Диагноз: любовь. Дарья Сойфер

морщилась, еле слышно попискивала, но не кричала. Впервые в жизни она захотела, чтобы Пашка Исаев оказался рядом. Ай-яй-яй! Да у мамы на даче тяпка нежнее!

      – А вот здесь? – снова поинтересовалась тетка и контрольным выстрелом воткнула пальцы Нике в нижнюю часть живота.

      На этом самообладание покинуло девушку. Она взвыла, согнулась пополам и оттолкнула ненавистное пыточное орудие. А орудие невозмутимо вытащило градусник и изрекло:

      – Тридцать восемь и семь. Подозрение на аппендицит, не исключено начало перитонита. Валера, запроси место в Пушкино. И давай носилки.

      – Что? Куда? – Ника испуганно переводила взгляд с одного врача на другого. – А можно в Москву? В тринадцатой у меня друг…

      – Де-вуш-ка, – снисходительно разжевала тетка. – Какая Москва? Какая тринадцатая? Срочно на операцию! Телефончик с собой? Паспорт?

      – Паспорт в сумочке, она в микроавтобусе… И полис там. А что, очень срочно?

      Тетка стиснула зубы, точь-в-точь как Пашка Исаев. Видимо, у врачей на Нику аллергия. Ишь, нежные какие… Прямо спросить ничего нельзя.

      – Я спущусь, попрошу кого-то из девочек принести документы, – вызвался Веселовский.

      – Марк! Марк! Ты только мои пирожные… И там капкейки есть, специально для тебя, свежая малина… – Ника чуть не плакала, и не столько от боли, сколько от досады.

      Куча усилий – прахом! Нет бы еще хоть часик потерпеть! Полчасика! Все бы отдала, чтобы увидеть его лицо, когда он попробует те итальянские печенья… Две партии загубила, прежде чем получила абсолютный идеал… И пирожное с манговой пропиткой… Господи, даже думать теперь противно. Мутит, и вкус во рту, как будто лизнула кошачий лоток…

      – Конечно-конечно, я все попробую, – торопливо отозвался Веселовский и вылетел из номера.

      Ничего он не попробует. Ни-че-го. Наверное, после ее излияний не захочет и смотреть на выпечку…

      Тем временем Валера разложил на кровати брезентовые носилки. Холодная клеенка, которую в детском саду подкладывали под простыню, чтобы дети не замочили матрас. Мамочка, я хочу под одеяло… Никого знакомого, никого родного… Почему она не послушала Пашку? Почему, дура стоеросовая, не поехала к его узистке? Только эта тетка с горошиной и мужик с такими круглыми покатыми плечами, что, кажется, шеи нет вовсе… Ника переползла на носилки, поежилась, скрестила руки, чтобы согреться. Ее начинало колотить, белые, обескровленные пальцы покрывались еле заметным мраморным рисунком.

      – Простите, а нельзя какое-нибудь обезболивающее? – Ника не хотела клянчить, но голос вышел писклявым, глаза жгло от слез.

      – Симптоматику смажем, – почти ласково сказал мужик. – В больнице посмотрят и решат, что с вами делать. Да вы не волнуйтесь, тут минут пятнадцать ехать, там быстренько на стол – и все пройдет.

      Врачи взялись за носилки, подняли. Жилистые руки женщины оказались на удивление сильными. Нике было неудобно, что ее тащат, как мешок с картошкой, и до ворот еще далеко. Она хоть и худела, но перышком не была.

      – Может, я сама? – робко подала она голос.

      Но