Бремя любви. Мэри Уэстмакотт

уверен, что она умрет. А когда все страхи оказываются позади, у вас на руках остается комочек живой плоти, вопящий во все горло, который стоил двум людям жутких мук, чтобы произвести его на свет. Естественно, он очень им дорог. Это новое, удивительное существо – их собственное дитя! А потом, обычно слишком скоро, появляется отпрыск номер два, и история повторяется вновь. Только теперь все не так страшно, а скорее обременительно. И хотя это тоже ваше собственное дитя, новизны уже нет, и не так трудно оно вам досталось, и не таким уж удивительным вам кажется.

      Анжела пожала плечами.

      – Холостяки знают все, – насмешливо сказала она. – А разве не то же происходит с номером третьим, четвертым и всеми последующими?

      – Не совсем… Я заметил, что перед номером третьим обычно бывает интервал. На третьего ребенка решаются потому, что первые два уже становятся самостоятельными и родителям снова хочется иметь малыша. Необъяснимое пристрастие к этим противным маленьким созданиям, но биологически это – здоровый инстинкт. Так оно и идет, рождаются новые дети, добрые и злые, смышленые и тупые, но они разделяются на пары и так или иначе уживаются. И наконец, возникает запоздалый вопрос, кому из них как первенцу незаслуженно уделяется больше внимания.

      – И это несправедливо, вы хотите сказать?

      – Совершенно верно. Несправедливо, как сама жизнь.

      – И что же с этим делать?

      – Ничего.

      – Болди, тогда я не понимаю, о чем идет речь.

      – На днях я уже говорил Артуру, я – мягкосердечный человек. Люблю, когда люди счастливы, и стараюсь хоть немного возместить им то, чего у них нет и не будет, сгладить несправедливость. А если этого не делать… – он на мгновение задумался, – это может оказаться опасным.

3

      – Болди иногда такой вздор городит, – задумчиво сказала мужу Анжела, когда их гость ушел.

      – Джон Болдок – один из самых передовых ученых нашей страны. – Глаза Артура Фрэнклина насмешливо блеснули.

      – О, знаю, – с легким презрением отозвалась Анжела. – Вот если бы он вел речь о римском и греческом праве или о малоизвестных поэтах Елизаветинской эпохи, я бы внимала ему с восторгом. Но что он может знать о детях?

      – Абсолютно ничего, как мне кажется. Между прочим, на днях он посоветовал завести Лауре собаку.

      – Собаку? Но у нее уже есть котенок.

      – Он считает, что это не одно и то же.

      – Как странно… Я помню, он говорил, что не любит собак.

      – Кажется, да.

      – Вот Чарльзу собака, наверное, нужна, – задумчиво сказала Анжела. – Он очень испугался недавно, когда у дома священника к нему кинулись щенки. Плохо, когда мальчик боится собак. А если бы у него была своя, он бы уже привык к ним. И верхом ему надо научиться ездить. Я бы хотела, чтобы у него был пони. Вот только пастбища у нас нет.

      – Ну нет, никаких пони. Я боюсь, – возразил Артур.

      А в кухне горничная Этель говорила поварихе:

      – Этот старик Болдок тоже заметил.

      – Что заметил?

      – Ну что Лаура – не жилец