Черта. Александр Солин

до Вечности. А потому вместо того чтобы поддерживать в себе дух абсурда и бунтовать против реальности, вместо того чтобы потеряться в ночи неизбежности, не достойнее ли, не отважнее ли попытаться заглянуть за эту черту, выйти за ее пределы туда, где стынет кровь, где бесполезны слова и путаются мысли?

      PS: пытаясь выйти за пределы, не перепутайте простор с тупиком, как это случилось с героем нижеследующей истории, которая, надеюсь, прояснит мою подстрекательскую мысль.

      Двойная дивергенция

1

      Бутову приспичило купить книгу, для чего следовало быть в магазине к открытию. Вооружившись нетерпением, взяв в попутчики летнее облачение, случайные мысли и беглый взгляд на прихожую, он вышел на улицу.

      Никогда ему не понять, как люди умудряются иметь беззаботный вид. Сколько себя помнил – всегда морщил лоб. Морщил по поводу мира вещей и мира идей, первичных и вторичных сущностей, эмпиризма и рационализма, агностицизма и априоризма, гомогенного и гетерогенного, видимого и реального, познаваемого и трансцендентного. Проливал чай на Гегеля и кофе на Канта, осыпал сигаретным пеплом Фихте и засыпал над Шопенгауэром, пока, наконец, не согласился с Фейербахом и не пошел чисто конкретным путем товарища Маркса. Незадача, которая вышла со страной на этом пути, его помост не поколебала, поскольку Маркс был виноват в этом не больше чем, скажем, Аристотель или Декарт, тем более что новые ниспровергатели марксизма принялись наводить свои порядки в лучших традициях вульгарного материализма. Однако интерес его к чистому знанию не угас, а, напротив, усилился и, почесав затылок, направил стопы в сторону теорий, которые у нас всегда считались реакционными – экзистенциализм, например. Не для того, чтобы поменять убеждения, но пошелестеть страницами в поисках подкупающей убедительности новизны. Ведь он не философ, а всего лишь любознательный провинциальный тип.

      С этими мыслями Бутов добрался до магазина и, сдерживая нетерпение последних метров, приблизился и отворил дверь в мир знаний.

      До чего же он любил этот девственный, ни с чем не сравнимый запах, что источают сотни новеньких, прижавшихся друг к другу книг! Они, как малые дети, пахнут невинностью и наивностью. Они, как лишние щенки и котята ждут, когда их разберут, чтобы сделать домашними. Им не приходится выбирать свою судьбу, они не виноваты, что их жизнь по большей части так коротка и лучшая ее пора, как у людей, это томление накануне воссоединения, на пороге восхищения и разочарования.

      Он не кинулся к первому попавшемуся продавцу, а пошел вдоль стеллажей, забросив руки за спину и посматривая на яркие, в тусклых бликах корешки. Посетители магазина, поделенные интересом надвое, вели себя тихо, как на кладбище. Одни извлекали книгу, будто оживляли потайную брешь в стене, за которой скрывалось банное отделение противоположного пола – прильнув и предаваясь жадному разглядыванию. Другие всматривались в книгу, как в приоткрытую дверь темной комнаты,