Надежда. Галина Львовна Романова

И никто не улыбнется ей и не крикнет: «Улыбнитесь! Вас снимала скрытая камера!»

      Она уже сделала шаг к выходу, когда позади раздался отчаянный пронзительный крик:

      – Аа-а-а! Пустите меня! Не прикасайтесь! Да как вы…

      Надежда вывернулась из рук конвоиров.

      Вторая очнувшаяся девушка, на вид не старше двадцати лет, светловолосая, худощавая, отчаянно извивалась в руках державших ее мужчин, пробовала лягаться и кусаться. Руки ее уже были скованы, но это не мешало блондинке бороться изо всех сил.

      – Мама! Отпустите меня! Как вы смеете? Да кто вы вообще… Помогите! – крик перешел в срывающееся рыдание. – Кто-нибудь! Здесь вообще что происходит?

      Ее удерживали уже не двое, а трое мужчин и, странное дело, никто не пытался применить к бьющейся в истерике девушке силу. Мужчины просто-напросто ждали, когда она выдохнется и успокоится сама. Рядом вертелись медсестры. Одна из них, улучив минуту, ловко поднырнула под чей-то локоть и успела-таки всего на миг пришлепнуть к бедру блондинки какой-то пластырь. Девушка судорожно дернулась, запрокинула голову, испустила последний вскрик и вдруг обмякла в руках конвоиров.

      – Уэрр-ро, – Надежду потянули прочь, заставив переступить порог зала, и лишив ее возможности увидеть, как одна за другой приходили в себя остальные ее подруги по несчастью. Их крики, удивленные, испуганные и возмущенные, однако, какое-то время еще доносились до нее.

      То, что происходило дальше, больше всего напоминало прохождение медкомиссии, как бывало раз в год на заводе. Такие же кабинеты, такие же врачи – низкорослые кремовокожие хрупкие существа – только с женщиной всюду таскались два конвоира, крепко, но бережно удерживая ее за локти. Ее ни разу не ударили, ни разу не повысили на нее голос и вообще, если бы не наручники и не полная неопределенность и неизвестность, Надежда сказала бы, что обращались с нею бережно и аккуратно. Даже кровь на анализ брали так деликатно и вежливо – если это слово применимо к этим существам – словно она была величайшей драгоценностью, с которой надо сдувать пылинки.

      Так было до последнего кабинета, где ее без лишних церемоний уложили на парящую в воздухе платформу и местный врач неопределенного пола с такой силой прижал к ее многострадальному локтю знакомую пластинку, что Надежда вскрикнула. Что-то обожгло кожу в том месте, и разум немедленно стало заволакивать туманом. Уже соскальзывая в сон, она успела заметить, как к ней устремились несколько гибких, как змеи, проводов, на кончиках которых поблескивали металлические насадки.

      «Ну, все, – мелькнула последняя мысль. – Вот и конец! Не хочу!»

      Боль.

      Она раскаленной иглой вгрызлась в ухо, проникая, казалось, до самого мозга.

      Крик.

      Надежда не сразу поняла, что кричит она сама.

      Голос. Услышав его, женщина захлебнулась криком.

      – Раз… раз-раз… раз-два-три… Как слышно?

      Человеческий голос. Знакомые слова на родном языке. Правда, голос был лишен интонаций. Так в фантастических