Вечный Град (сборник). Татьяна Александрова

прищурился и пристально вгляделся в его лицо.

      – А, это тот юноша, который любит вмешиваться в разговоры старших? Впрочем, любознательность похвальна. А истинность высказывания определяется здравым смыслом. Именно к нему и взывает Сократ в диалогах Платона, когда задает свои вопросы.

      – Но скажи, пожалуйста, учитель, – не удовлетворившись ответом, продолжал Веттий, – если речь идет о предметах, превышающих здравый смысл и обыденное понимание, чем руководствоваться в этом случае?

      – В таких случаях от вас не требуется оценка истинности суждения, вам достаточно того, что вы знаете, как об этом думает Платон.

      – А как же истина? – не унимался Веттий.

      – Истина как таковая была открыта мудрецам, мы же можем видеть только ее отражение в их творениях. Мы здесь учим вас не для того, чтобы вы стали мудрецами, но для того, чтобы вы стали знатоками мудрости – чувствуешь разницу? И, пожалуйста, не перебивай меня! Если у тебя останутся вопросы, ты можешь задать их по окончании лекции.

      Веттия не убедили слова Сервилиана. Однако он умолк и стал записывать лекцию дальше.

      – При издании сочинений Платона используются значки, которые тоже надо знать, – монотонно продолжал Сервилиан. – Крест ставится при словах и оборотах, свойственных Платону. Расщеп – при догмах и суждениях, крест с точками – при избранных местах и красотах слога, расщеп с точками – при исправлениях некоторых издателей…

      Вопросы Веттий задавал не случайно. С самого детства его посещала и тревожила неизвестно откуда возникающая мысль о смерти. Он часто думал, что, умерев, перестанет существовать, что беспредельное время покроет его забвением, и никто никогда о нем не вспомнит, а сам он не будет видеть, что происходит на земле. Ведь он не помнит, что было до его рождения, и все знания о предшествующей истории мира, и даже о жизни своей семьи, почерпнул из рассказов старших и из книг. До того, как он начал помнить себя, для него нет ничего, кроме молчания и неведения. Может быть, каким-то мудрецам, таким, как Пифагор, открыто то, что было раньше, но он-то этого о себе сказать не может! Его интересовало также, как возник мир, и что было до того, как он возник, и что будет после того, как он погибнет, если не то же молчание и забвение.

      В детстве, слушая поэмы Гомера, которые читал ему отец, он верил всему, что в них написано. Но и Гомеру, как видно, участь смертных представлялась незавидной, если даже Ахилл у него жаловался Одиссею, сошедшему в Аид:

      …О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;

      Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

      Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

      Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый.

      Маленький Марк спрашивал отца, верно ли все это, надеясь услышать что-то более утешительное, но тот отвечал, что никто этого не знает и не узнает, пока сам не переступит священного порога. И вот отца тоже не стало. Видя, как убивается мать, двенадцатилетний