Домашний огонь. Камила Шамси

И не только посматривала, но эту сторону своей жизни Аника всегда аккуратно прятала от сестры, чересчур, пожалуй, склонной к нотациям. Парвиз уговорил Исму относиться к этому спокойнее: если с Аникой что-то пойдет не так, уж он-то точно будет в курсе и обратится к Исме за помощью, чтобы поучить близняшку уму-разуму. Но нечего наживать себе бессонницу, воображая Анику, одинешеньку посреди холодного и безликого Лондона – она всегда отыщет кого-то, кто о ней позаботится. На людей неотразимо действовали сочетавшиеся в девушке противоположности, ее острый язык и вдумчивая доброта, серьезность и готовность к безудержному дурачеству, а еще способность к состраданию, притом что сама она отказывалась жалеть себя, брошенную отцом и в детстве утратившую мать («У меня есть ты и Пи, и этого достаточно»). Исма и Парвиз в любой группе держались с краю, чтобы никто не приставал с личными вопросами («А где ваш отец? Эти слухи о нем – неужели правда?»), но Аника умела устроиться в самом средоточии тусовки, обозначить границы и общаться, не допуская никого в запретную зону. Это искусство она каким-то образом освоила еще в детстве: стоило кому-то затронуть тему отца, и Аника обдавала дерзкого холодом, нестерпимым для каждого, кто привык к ее приветливому теплу, – допустивший такой промах спешил отступить и вознаграждался мгновенным возвращением той Аники, которую знал и любил. Но теперь и Парвиз превратился в запретную зону, огромную, Аника не (умеет втиснуть ее в дальний уголок своей жизни.

      После разговора с тетушкой Насим Исма несколько раз попыталась дозвониться сестре, но та ответила, лишь когда в Лондоне уже настала ночь. Лампа на прикроватном столике освещала книгу на груди у Аники – комикс «Астерикс», любимый с детства, – но лицо оставалось вне этого круга света, в тени.

      – Мигранты купили новую машину. БМВ. БМВ у нас на подъездной дорожке. Что дальше? Пони? Профессиональная плита? Прислуга?

      Когда в дом, где все они выросли, въехали съемщики, сменили тюлевые занавески несомненно дорогими жалюзи (и почти никогда их не поднимали), Аника заявила, что впервые в жизни солидарна с соседями, возмущавшимися нашествием «мигрантов». Прозвище прилипло, сколько Исма ни билась.

      – Удивительно, когда ты успела это заметить. Тетушка Насим говорит, она тебя почти не видит в последнее время. И твои университетские друзья тоже.

      – Должно быть, я и впрямь дурно себя веду, если тетушка Насим вынуждена жаловаться, – откликнулась Аника.

      – Она тревожится за тебя, вот и все.

      – Знаю. Мне очень жаль. Я вовсе не хотела причинить ей беспокойство. И тебе тоже. Просто мне сейчас легче быть одной. Я начинаю понимать, почему ты всегда предпочитала одиночество.

      – Скоро я приеду. Уже недалеко до весенних каникул. У нас будет по меньшей мере неделя.

      Даже мысль о Лондоне угнетала, но Исма следила, чтобы голос не дрогнул.

      – У тебя нет на это лишних денег, да ты и не захочешь снова проходить через допросы в аэропорту. А вдруг на этот раз тебя не выпустят? Или в Бостоне