Всё очень непросто. Максим Капитановский

700 песет.

      Я прямо чуть сигарету не съел. Что же это такое? Деление на «чистых» и «нечистых»? Заяц потом отошел в сторону, шепчет:

      – Пил, пью и буду пить!

      А жили мы в симпатичной трехэтажной гостинице. Я в одном номере с Директором. Потолок у нас покатый, типа «мезонин», и в нем окно имеется, на крышу выходит.

      Приходим в номер, я молчу: обижаюсь. Директор говорит:

      – Ну чего ты? Тебе ж не пятнадцать лет!

      Я: – Что за дела? Почему это Макару, и Кутикову, и тебе можно, а мне, к примеру, нельзя? Что за дискриминация такая?

      – Потому что Андрей меру знает и за Кутиковым никогда ничего этого замечено не было. А я вообще, как ты знаешь, мало пью; ты же взрослый человек, а на тебя Зайцев смотрит.

      Я говорю:

      – Ты еще взрослей меня.

      Он еще минут двадцать мне вкручивал, потом дверь запирает, достает «Лимонную» с винтом, которую из Москвы для контакта с Испанской компартией привез:

      – На, наливай, пойми меня правильно.

      Я смягчился, думаю: может, прав, – и тут кое-что в окне замечаю.

      – Валер, – говорю, – у тебя среди родственников не было сердечных болезней?

      Он говорит:

      – Вроде нет, а что?

      – Ты присядь, но всякий случай, – он садится, – а теперь обернись.

      В плафоне над нашими головами двое «чистых», Андрей Вадимович и Александр Викторович, сидя на крыше, высунув языки, делают нам всякие рожи, видимо, «трезвые» абсолютно.

      Директор посмотрел, спал с лица, говорит:

      – Налей-ка, брат, мне тоже.

      Так в Испании закончилась борьба за трезвость. Но потом в Союзе сильно продолжилась.

      Директор вообще обожал собрания собирать и всякие судилища устраивать.

      Приходит однажды на Росконцерт бумага из милиции: вот, мол, ваш работник Гуренков был задержан у станции метро, за киоском: мочился в неположенном месте.

      У нас собрание сразу, суд. А происходит между концертами, все есть хотят, но Директор настроен решительно. Наша костюмерша Танечка протокол ведет, подсудимый Гуренков, по кличке Дед, на скамье сидит. Директор прокурором выступает.

      Дед – он, вообще-то, рабочий, колонки у нас таскает. Судить его можно как хочешь.

      Директор долго прокурорствовал, описывал преступление Деда, потом говорит:

      – Ну, что, Буренков, можешь сказать в свое оправдание?

      Деду самому смешно, но говорит чистосердечно.

      – Трезвый был. Искал туалет, сил больше не было, зашел за метро «Текстильщики», а там менты меня и ждали.

      Директор говорит:

      – Ну, кто хочет выступить? Случай безобразный…

      А все на часы смотрят, как бы в буфете до концерта бутерброд перехватить.

      – Нам это дело осудить надо. Позор проклятому Буренкову. Вот Андрей Вадимович в такой ситуации так бы не поступил, правда, товарищ Макаревич?

      Макар, индифферентный, говорит, глядя на часы:

      – Ну, почему?! Вот мне однажды приспичило, я зашел за Министерство