Деревенские. Сборник рассказов. Леонид Викторович Беспамятных

а оркестр бубнит и бубнит одно и то же, сердце колотится, сил нет уже, прямо тягомотина…

      – А ну, поднажали! -в спину кричит старшина.

      В голове одна – единственная мысль – добежать до финиша! Мы – как муравьи. Бегу, а сам пытаюсь понять, зачем тут обязательно надо еще и оркестру играть…

      «Вот выдался же денек! Такая жара, – думаю, – не кросс – маета. Скорей бы финиш, что ли?»

      Круг, еще круг – и вот он, наконец, финиш. Командир разрешил передохнуть малость. Я прилег на траву, закинув руки под голову. Тут кто – то потрепал меня по плечу. Я открыл глаза и увидел, что это Женька, мой друг, по прозвищу – Балалайка, он играл в том оркестре на трубе. Тоже – деревенский, любил в свободное время тренькать на балалайке. Слух был среди ребят – он, якобы, на гражданке в филармонии работал, но когда его девушка вышла замуж – ушел, мол, с горя в армию. Я его никогда не расспрашивал о личной жизни.

      «Не говорит, значит так надо», – рассуждал я…

      Женьке хорошо, стоит сейчас со своей трубой в обнимку и зубы надо мной скалит:

      – Вижу, кто – то у гвардейцев слюни распустил? Сочувствую… Давай, Леня, вставай…

      – Не – е, не скажи… Побегал бы ты с мое, – огрызнулся я, – Тебе, Женька, хорошо – дуешь в свою трубу, никаких кроссов, марш – бросков.

      – Во – во! – усмехнулся он, – По мне хоть и беги целый день. Кому – то надо и потеть, а мне – на дуде дудеть. Тоже не велика радость, я скажу, – под солнцем навытяжку стоять. Музыканты что – не люди?

      Он оглянулся и сказал шепотом:

      – Знаешь, мне цены тут нет, как – никак закончил музучилище, да еще ефрейтор. А ефрейтор в духовом оркестре, говорят, поважнее, чем полковник в пехоте. Слышал об этом?

      – Так говорят артиллеристы, это я слышал… А в оркестре с ефрейтора какой спрос?

      – Ничего – то ты, Леня, в музыке не смыслишь, – обиженно сжав губы, ответил Женька.

      «Стройся!» – раздалась команда старшины.

      – Когда – нибудь и ты испробуешь, как в жару бежать в полной аммуниции и с автоматом, помяни мое слово! – подмигнул я Женьке и стал подниматься с земли.

      – Ну уж, ты скажешь. Это мы еще посмотрим – где это видано, чтобы музыканты кроссы бегали? Мне тогда не автомат, а трубу с собой придется тащить, – хохотнул Женька. – Зря ты, Леня, так… Нас, музыкантов, за один только марш «Прощание славянки» все готовы на руках носить…

      Меня вдруг осенило:

      – Женька! Если на то пошло – сыграйте и нам его сейчас, а?

      – М – м… Как тебе сказать… – почесал затылок Женька, – старшего прапорщика надо просить…

      – Женька! Друг! Когда слышу эту музыку, о многом вспоминаю: отчий дом, родителей, скорый дембель, – я положил руку на его плечо. – Честное слово! Ну, как ты этого не понимаешь?

      – А что? Один момент. Я попробую… – Женька пошел к оркестру, а я – в строй. Тут же мне вспомнились другие слова этого марша:

      Не грустите ж о нас, наши милые,

      Там, далеко, в родимом краю!

      Мы