Клад. Рассказы и повесть. Алан Черчесов

Дар речи к нему не вернулся.

      – И зачем тебе жить? Объясняй. У тебя две минуты.

      Время было уже на исходе, когда постовой взревел и закашлялся.

      Она подстегнула его, двинув в затылок стволом.

      – Дети… Родители… Нужно!

      – А жена?

      – Умерла, – всхлипнул он. – Самоубийство.

      Супруги переглянулись. Полицейский уткнулся лбом в лужу. По телу его пробежала зигзагом конвульсия.

      Если бы он не заплакал, она бы его пристрелила, подумал мужчина.

      – А я ведь почти что убила, – сказала жена, когда они поднимались на лифте в свой номер. – Руки чесались спустить оба курка. Ловко ты это придумал – посадить его на такси.

      – Покуда от страха оправится, нас и след уж простыл.

      – Хорошо быть богатым. Твори, сколько хочешь, паскудства, и никто на тебя не подумает… А вот, например, тебе не было стыдно?

      – Ни капли. То есть было, но как-то неискренне. Я стыдился спустя рукава.

      Улеглась на кровать и стала крутить пистолеты, примеряя стволами к груди и виску.

      – Прибери от греха.

      – Любопытно сравнить ощущения. Вроде бы общего мало. Я его держала на мушке, и у меня было чувство, будто в кои-то веки все стало весомо и правильно. Будто жизнь моя обретает свой истинный смысл. Теперь все не так. Как-то слишком намеренно. Вместо ярости – вялость. Выходит, на выстрел в себя мне не хватает запала. Ну, и где справедливость?

      Он был уже в ванной и долго мыл руки.

      Когда он вернулся, жена сидела перед зеркалом, застывши прямой, неуютной спиной.

      – Смотрю и не верю, что я – это я.

      – Брось. Ты же его не убила. Только на миг захотела убить. Минутная вспышка.

      – Было немного не так, – возразила она. – Я его не убила, потому что себя испугалась. А себя испугалась, потому что совсем не боялась стрелять. В остальном же все было весомо и правильно. Как два пистолета в руках.

      – Правильно то, что сегодня на это плевать, – напомнил ей он и потянулся обнять за холодные плечи.

      Отпрянула резко:

      – Мне надо немного подумать. Я побуду одна?

      Просьба его покоробила. Внезапно жена из сообщницы превратилась в его же противницу. Что-то в воздухе переменилось – неуловимо, непоправимо. Какое-то гиблое, подлое чувство уже подступало к нему самому. Больше всего оно походило на ненависть, хотя ею быть не могло, и меньше всего – на любовь, хоть не быть ею тоже едва ли умело.

      На примятых сугробах постели сбилось в скрученный труп одеяло. Пистолеты валялись у трупа на белом бедре. Спрятав оба в карманы плаща, муж вышел решительным шагом из люкса.

      Жена не сводила глаз с зеркала. Кудрявое позолотой на раме и плешивое изнутри, оно походило на череп. Смуглый обглоданный череп, вид сверху, подумала женщина и усмехнулась. Блестит, будто лысина, и отражает посмертно меня. Смешно, рассудила она. Чтобы увериться в этом, расхохоталась. Потом звонко, счастливо расплакалась, растекаясь лицом в амальгаме.

      – И все же, какая свинья! Держала на мушке и упивалась