Сыскная одиссея. Иван Погонин

замка. На робкие протесты заключенного дежурный надзиратель сообщил, что Трубицын содержался в дворянской по ошибке, так как, во-первых, ни дворянином, ни чиновником не является (занятие в конторе частного железнодорожного общества не в счет), а во-вторых, после Манифеста 5 октября сего года все граждане империи равны.

      Утром, в то время когда сидельцы разыгрывали между собой в трынку сюртучную пару письмоводителя, в камеру завели Златоустова.

      Златоустов со всеми поздоровался, а с двумя-тремя знакомцами и поручкался, попил предложенного чаю и тоже сел играть в карты. Увидев на пуговицах поставленного на кон форменного сюртука надпись: «Рязанс. Уральс. ЖД», Златоустов удивился:

      – А чей это сюртучок, бродяги?

      – Был вон того фраерка, – сказал один из игравших, рябой, лысый арестант, ткнув пальцем в забившегося в угол Трубицына, – а таперича мой.

      – А железнодорожник-то за что сюда попал?

      – А за почту.

      – Иди ты! Этот фраерок такой гранд смастырил? Эй, мил человек, подойди-ка сюда.

      Трубицын несмело приблизился.

      – Тебя за почту замели?

      – Обвиняют. Но я к этому делу непричастен.

      – Причастен, непричастен, а плохи твои дела, землячок. Подельщик-то твой, чиновник-почтарь, что в полиции на киче сидит, капнул на вас всех.

      – Простите, что сделал?

      – Экий ты несмышленый. Я же русским языком говорю, что он всю ночь про ваши дела ментам рассказывал. Я с ним в одной хате сидел, его как вечером увели, так под утро только обратно и возвратили. И привел его не городовой, а целый жандармский ротмистр и у порога сказал, что будет ему самое большое от начальства снисхождение.

      – А что конкретно этот чиновник полиции говорил?

      – Я почем знаю, не слыхал. А только с допроса он пришел довольный, видать, обо всем с духами договорился.

      – С кем договорился?

      – Тьфу ты, совсем бестолковый. С полицией, говорю. Слышь, братва, давай вернем фраерку этому ейный макинтош. Пусть поносит напоследок, а то в хате холодно.

      Лысый долго взвешивал на руке сюртук письмоводителя. Расставаться ему с вещами было жалко. Наконец он бросил сюртук и брюки Трубицыну.

      – Бери. Грех великий обижать без пяти минут покойника.

      – В… в… вы что имеете в виду?

      – А ты и впрямь блаженный. На почте же стражника сложили. А по нонешним временам за это веревочка на шею полагается или маслина в голову.

      Всю ночь Трубицын не сомкнул глаз. А утром его вызвали на допрос.

      Допрашивал какой-то незнакомый офицер в голубом жандармском мундире.

      – Филипп Иванович, извольте рассказать мне все, что вам известно об ограблении Каширской почтово-телеграфной конторы, имевшем место девятнадцатого минувшего декабря.

      – Мне об этом ничего не известно. Я вообще не по…

      – Филипп Иванович, меньше слов. Извините, я тороплюсь, мне засветло хотелось бы в Тулу попасть, я по вашей милости ни одного новогоднего визита еще не сделал. Поэтому разглагольствования о вашей непричастности