Баржа смерти (сборник). Михаил Аранов

от фабрики. Но чтоб дали не пять аршин…

      – Ну, что Вы замолчали? – хмурится Перельман.

      – Семь аршин, –  неуверенно проговорил Григорьев.

      В это время в дверь просовывается рыжая лисья голова младшего счетовода Кудыкина.

      – Я очень извиняюсь, –  начинает он.

      – Если по делу, то завтра на службе, –  строго и начальственно обрывает его Константин Иванович, –  а, если без дела-то после работы.

      Кудыкин мазнул его гаденьким взглядом. Осторожно закрыл дверь. «Слышал мои слова про семь аршин. И что это Кудыкин до ночи сидит? Вынюхивает, чем начальники заняты», –  мельком подумал Константин Иванович. И на душе стало тревожно.

      На следующий день фабрика прекратила работу. Рабочих отправили по домам. Но они не расходились, толпились около ворот фабрики. Шумели, но негромко. Кто-то бойкий из фабричного комитета уговаривал рабочих разойтись. Константин Иванович приоткрыл окно своего кабинета. Видит, как к рабочим выходит Перельман. В своей длиннополой шинели и фуражке он показался Константину Ивановичу до боли похожим на кого-то виденного ранее. Борода клином, решительная походка, развевающиеся полы шинели. Дзержинского он видел только один раз, когда ездил в Москву на похороны своей тётки. И вот, на тебе. Вылитый Дзержинский ходит у ворот фабрики.

      Тётка Марина нежданно объявилась в Гаврилов-Яме сразу после большевистского переворота. Пять лет о ней не было ни слуху, ни духу. И вот – появилась. Марина радостно обняла племянника, как-то значительно проговорила, рассматривая Константина Ивановича: «Какой ты, однако, стал породистый. И в кого такой, право, вымахал. Родители были, вроде, простенькие». Звонко рассмеялась.

      Тетка была молода, года на три старше племянника, красива. И вот умерла от тифа. Только на её похоронах Константин Иванович узнал, что она работала в ведомстве Дзержинского.

      Из открытого окна слышится голос Перельмана. Сухой, надтреснутый. Константин Иванович морщится: такой Перельман вызывал в нём острую неприязнь.

      – Остановка фабрики – это контрреволюционная провокация. Через пару-тройку дней проблему решим. Как социалист-революционер, прошедший царскую каторгу, я вам обещаю. Виновные будут наказаны.

      Крик его резкий, дребезжащий. Как удары палкой по листу железа.

      – Константин Иванович, –  раздаётся женский голос.

      Григорьев вздрогнул от неожиданности. За спиной его стояла Клава, фабричная кассирша.

      – Завтра зарплата, будем выдавать? – спрашивает она.

      – Непременно, непременно, –  заторопился Константин Иванович, –  иди, пока они не разошлись. Объяви.

      Перельман ещё был с рабочими, когда Клава выскочила к воротам и звонко прокричала, что зарплата, как всегда, будет выдана вовремя. Толпа одобрительно загудела.

      В кабинете Константина Ивановича появился Перельман. Проскрипел, не скрывая своего одобрения:

      – Верное решение и вовремя. А что, поступили деньги за принятую Ярославлем мануфактуру?

      – Как