Баржа смерти (сборник). Михаил Аранов

Он смотрит на горящие каким-то незнакомым огнём глаза своей жены. И тревожная мысль вдруг охватывает его: родись Катенька чуть пораньше, да не в глухой провинции Ярославской губернии – может, мир бы увидел ещё одну Софью Перовскую.

      – Плеханов слишком интеллигентен для борца. А у Ульянова-Ленина слишком сладкая и безбедная жизнь была за границей, –  голос Перельмана не умолкает, –  я Ульянова впервые увидел среди участников второго съезда РСДРП. Молодой человек лет тридцати от роду. Высокая залысина, скуластое, калмыцкое лицо, ухоженные тёмные усы и бородка. Всегда при галстуке и в тройке. Как мы с Вами нынче, –  он улыбается Константину Ивановичу, –  криклив был не в меру, да ещё картавил. Но спорщик был непревзойденный. И его «это архиважно» – било наповал.

      – Ах, вот откуда Ваше «архиважно». Вы скрытый ленинец, –  улыбнулся Константин Иванович.

      Перельман нахмурился, сухо проговорил:

      – Для меня Мария Александровна Спиридонова – это всё. И это – пока я жив.

      Подозрительно посмотрел на Константина Ивановича.

      – Нет, нет, –  Константин Иванович становится, до неприличия насмешлив, –  что левые, что правые – мне всё едино.

      – Ну-ну, –  Исаак нехорошо улыбается, глядя на хозяина застолья, –  но нам Вы, Константин Иванович, и такой годитесь.

      Катя удивлённо смотрит на мужчин. Ей не всё понятно в этом еле заметном словесном поединке. Но она чувствует в словах Исаака какую-то скрытую угрозу мужу. Дотрагивается до руки гостя:

      – Вы с таким восхищением говорили о Спиридоновой, сознайтесь, Вы были влюблены в неё?

      Перельман на мгновение задумался. Говорит со странным сожалением:

      – Марию Александровну плотской любовью любить невозможно. Она – Валькирия, –  печальная улыбка удивительно украшает его резкие черты лица, –  её любимый должен быть героем. Но, увы, это не я.

      – Ну, так уж и не Вы, –  смеётся задорно Катя, –  а платонической любовью любить вашу Спиридонову возможно?

      Что-то ревнивое заговорило в Кате.

      – Знаете, –  отстранённо произносит Перельман, –  я даже в мыслях не могу её назвать Машей. Она всегда для меня была Марией Александровной. Sturm und Drang. В нашей работе мы часто теряем разум. А когда приходим в себя, ищем женщину, в которой и нежность, и пристанище для покоя после бурь. А с ней покоя не дождёшься.

      Перельман обратил на Катю непозволительно горящий взгляд, так что ей стало неловко.

      – У меня что-то на кухне кипит, –  сказала она смущённо, торопливо вставая из-за стола.

      На кухне Катя стояла перед открытым окном, сжимая ладонями свои горящие щёки.

      Вернулась в комнату, где сидел гость. Перельман что-то горячо говорил.

      Константин Иванович с нескрываемым раздражением водил вилкой по тарелке, собирая в кучку остатки пищи, а потом разбрасывал их снова по тарелке. Он, видимо, уже несколько раз пытался прервать монолог гостя. Но для Перельмана Константин Иванович был только слушателем, но никак не собеседником.