Хрустальный кубок, или Стеклодувы. Дафна Дюморье

и возвратил кубок отцу.

      – Мы не нуждаемся ни в каких девизах. Свидетельство нашей чести – это то, что мы, Бюссоны, создали своими руками. Подойди ко мне, Мишель. Разве тебе не хочется прикоснуться к бокалу на счастье? – Он протянул руку к младшему сыну, словно желая передать ему драгоценный сосуд, но Мишель отпрянул, яростно тряся головой:

      – К-какое счастье? Он может мне п-принести только несчастье. Я не хочу к нему п-прикасаться.

      Он резко повернулся и выбежал из комнаты. Я ударилась в слезы и бросилась было за ним, но матушка остановила меня.

      – Оставь его, – спокойно сказала она. – Он только еще больше расстроится.

      Она рассказала о том, что произошло в мастерской, отцу и дяде, которые не видели случившегося.

      – Очень жаль, – заметил отец. – И тем не менее Мишель должен научиться владеть собой.

      Он обернулся к дяде и заговорил с ним о другом, но я слышала, как Робер прошептал матери:

      – Мишель – идиот. Он должен был тут же обратить все в шутку и рассмешить короля, чтобы тот смеялся вместе с ним, а не над ним. Сделай он так, все были бы довольны, включая его самого, и это стало бы самым ярким мгновением королевского визита.

      Мать не разделяла этого мнения.

      – Не каждый из нас, – проговорила она, – обладает твоей способностью что угодно обернуть себе на пользу.

      Она, конечно, заметила, как брат принимал картинные позы, орудуя трубкой, слышала восхищенные возгласы дам из королевской свиты. Несмотря на неприятность с Мишелем, кубок все-таки принес нам счастье, что подтвердилось на следующий же день.

      Мадам ле Гра де Люар отбыла из шато вместе со всеми своими слугами, и едва только улеглась пыль, поднятая колесами ее кареты, со стороны Кудресье показалась повозка совсем другого рода, направлявшаяся к нашим железным воротам. Это был увешанный кастрюлями и горшками фургон бродячего торговца – из тех, что разъезжают по округе, главным образом между Ферт-Бернаром и Ле-Маном, а рядом с возницей сидел, или, вернее, стоял, радостно размахивая руками, человек – знакомая фигура в пестром камзоле и пунцовом жилете, – на каждом плече у него сидел отчаянно орущий попугай. Это был мой брат Пьер. Отец, который был вместе с нами, так и застыл на месте, не в силах пошевелиться.

      – Откуда, скажи на милость, ты явился? – строго крикнул он, когда брат выскочил из фургона и подбежал к нам.

      – С Мартиники, – отвечал Пьер. – Там слишком жарко. Я не мог этого выносить и решил, что лучше уж, в конце концов, жариться у печи и дуть стекло.

      Он подошел, чтобы обнять нас, но, как ни были мы счастливы его видеть, нам пришлось отступить назад из-за его страшных попугаев.

      – Насколько я понимаю, – сказала мать, – та партия товара, которую дал тебе отец, не принесла богатства?

      Пьер улыбнулся.

      – Я не стал его продавать, – сознался он. – Я все это роздал.

      Бродячий торговец помог Пьеру вытащить из фургона сундучок,