Настоящее чудо. Александр Муниров

большой шанс, но он был. Но конструктором он не стал, и его свет почти погас.

      В каждом человеке заложено гораздо больше, чем простое следование правилам жизни, однако чтобы это понять, нужно выйти из зоны комфорта и справиться с возникшими преградами.

      Я знаю об этом, потому что наблюдал всю вашу историю с первых обезьян-мутантов, которых антропологи называют первыми людьми.

      В Марте было столько света, что она могла стать новым пророком, не хуже прошлых. Но общество сломало ее, как ломает всех, кто не вписывается в принятые рамки. Развитие человека замедляется, оно уже заняло свое место в общем Узоре, и всякие смутьяны, готовые его перекроить, больше не нужны. Поэтому, вместо пророка, Марта стала проституткой, а потом покончила с собой, хотя я пытался ей помочь.

      Пластмассовый мир победил, как пел другой маргинал из твоего плейлиста, и с каждым разом найти добровольцев для борьбы с ним все сложнее.

      Я в зомби не верю, потому что знаю точно – зомби не бывает. Есть люди, которые хотят жить как зомби, и есть то, что можно считать ложью о зомби, хотя статус этого утверждения, опять же утверждаю, зависит от точки зрения.

      Последние семь месяцев, уже после смерти Марты, я следил за ним в полную силу, изучал привычки и манеру речи, походку и распорядок дня. Слушал, с кем он говорит и о чем, потому и могу теперь так подробно рассказывать о его жизни.

      Она, как тебе уже наверняка понятно, не потрясала разнообразием. Из человека, которого некогда интересовало неизведанное и нераскрытое, он превратился в самого обычного человека. Даже хуже, он превратился почти в эталонного зомби, и это было до того мерзко, что если бы не сделка с дорогой подругой, я ни за что бы к нему не приблизился.

      Человек выглядит человеком благодаря мелочам – кто-то часто моргает, а кто-то хрустит пальцами. Кто-то одергивает полы пиджака, хотя тот сидит нормально, а кто-то присвистывает, когда задумывается. Это можно назвать невралгией, но если в человеке нет ничего нервного, то он становится пугающе однообразным: улыбка, вызванная потоком внутренних мыслей, почесывание затылка, щелкание пальцами во время разговора, закусывание губы, крошечные признаки жизни, свидетельства того, что ты – настоящий человек, а не какой-нибудь робот или зомби.

      Когда он говорил, то часто прищуривался, будто пытался где-то разглядеть памятку с нужным текстом, а спускаясь по эскалатору в метро часто стоял спиной вперед, хотя это было запрещено. Любил что-нибудь держать в руках, ручку например, или кошелек. Когда руки были свободными, он не знал куда их деть и постоянно то пихал в карманы, то вытаскивал, то сцеплял пальцы, то скрещивал руки на груди, будто не понимая, как они вообще могут быть свободными.

      Любил разговаривать сам с собой. Точнее, не столько разговаривать, сколько коротко резюмировать какую-нибудь из своих мыслей.

      – Похоже все, – говорил, закрывая рабочий файл, который больше