Некоторые записи в блокноте пантеиста. Дмитрий Грачёв

сверху всё продолжало рокотать и грохотать. Мужичок повернул голову в мою сторону:

      ─ Проходи, проходи, сынок. Мир тебе. Подруга твоя (так он назвал Тёрку) в порядке. Испугана очень была сперва, но больше бояться не будет, ─ и он погладил довольную собаку по голове.

      Голос у него был певучий, мягкий, как у священника. Мне подумалось, что так разговаривали в старину. Чувствовалась доброта и, в то же время, какая-то грусть. Я побольше раздвинул ветви кустарника и протиснулся внутрь. Тёрка, виляя хвостом, подбежала ко мне, ткнула мордой в руку, но сразу же вернулась к мужику.

      Только сейчас я полностью рассмотрел моего нового знакомого. На вид ему было лет шестьдесят, небольшого роста, худощавый. Пышная седая борода небрежно падала на грудь. Но самое выдающееся в старике были глаза. Непонятного цвета, они как будто светились изнутри, точно в них были вставлены крошечные фонарики. На голове его была надета черная вязаная шапочка, напоминающая монашескую камилавку. Видавший виды чёрный вязаный свитер. Да заправленные в дешёвые сапоги простенькие брюки. Даже для теплой весенней погоды очень и очень скромно. Хотя, может у него в шалаше завалялись и тулуп, и валенки?

      ─ Здравствуй, отец, – промямлил я, ещё не оправившись от потрясения, – прошу прощения за беспокойство.

      ─ Полно тебе, проходи, посиди маленько, – как будто не заметил моего замешательства старик. – Какое уж тут беспокойство. Ко мне ведь кроме мышей да ёжиков никто и не заходит.

      ─ А вы тут живёте? Давно? – неловко спросил я. Надо же о чем-то говорить. И, признаться, рассчитывал услышать: неделю, пару дней…

      ─ Поди, четвёртый год ужо. Да. Милостию Божию.

      Я прямо почувствовал, как челюсть у меня отвисла.

      ─ Четвёртый год? Но как? В этом шалаше? – честно говоря, я решил, что дед спятил или попросту дурит меня. Конечно, я ему совсем не поверил.

      ─ Нет, сынок. Шалаш-то должно быть уже десятый. Слабоваты они, – старик смотрел на меня своими ясными глазами. – Да не особенно-то он мне и нужен. Плоть лишь немощную схоронить от стужи да ветра. Э-эх… Душа ли не больше этой вот плоти, а? А ей не холодно, не сыро.

      Старик опустил глаза в землю и замолчал. Меня же так и подмывало спросить:

      ─ Но ведь Вас никто не видел? Я сотню раз, наверное, здесь проходил и даже не подозревал…

      ─ Люди не очень-то внимательны, сынок. Они смотрят и не видят. Им ведь невдомёк, что самого-то главного глазами не увидишь. Вот и видят лишь то, что могут принять. Подруга твоя, гляди, сразу увидела. А за ней и ты, хоть и на сто первый раз, – старик улыбнулся и снова погладил Тёрку по голове.

      ─ А вы отшельник? Монах? Что вы тут делаете? – не унимался я.

      ─ Наверное, отшельник – коли один тут живу. А может – путник, странник. Ведь я-то ни от кого не скрываюсь, просто, не нужен никому. А что до монаха – нет, не монах, как ты себе это разумеешь. Да ты присядь, посиди