Закон популярности. Критика, обзоры, публицистика. Ноэми Норд

еме Ridero

      Замкнутый путь

      Лабиринты Борхеса

      Когда я буду вас убивать в следующий раз,

      я вам обещаю лабиринт из одной единственной прямой линии, лабиринт невидимый и непрерывный…

(«Смерть и буссоль»)

      Простота божественного Сферуса.

      Непознанные лабиринты сознания.

      Что там, в конце долгого пути длиною в жизнь, ценою в вечную молодость?

      «Зеркала так же отвратительны, как деторождение, ибо умножают количество людей».

      Зеркальный двойник наказан за грехи, у него косой шрам по лицу, за спиной – лабиринт интриг и предательств. Он грешник последнего круга, отражение тайного зла, он презирается последним преступником из преступников, дикарем из дикарей. В нем тайный ад, распад невидимой души.

      Вся молодость и зрелость, весь опыт – отданы тому, чтобы в конце Лабиринта придти к себе, единственному и возненавидеть свое отражение.

      Борхес, главный энциклопедист планеты, библиотекарь, хранящий мудрость грядущего, устал поучать бездарных создателей книг – как творить сюжеты. Секунда агонии вместит в себя век кропотливого бумагомарания и поиска структур. Предсмертный страх превращен в волнующий смерч вдохновения.

      Каждый пишет Антикнигу. Потому что Книга написана давно. Вся жизнь – ничто в сравнении с удачей найти последнее слово. И даже литературный неудачник получает за скудные строки такие дозы эндорфинов, какие не снятся иному наркоману.

      На пути к себе и горький пьяница, нашедший себя в отражении граненого стакана, и наркоман, познавший бунт отравленной крови. И только болотная жаба, разглядев свой возлюбленный лик в мутной луже, не ужаснется краткости бытия. Хитросплетения искусственного жанра должны соответствовать запросам мира вымирающей природы. Витиеватые узоры интриг не сложнее хромосомных лабиринтов протея или крапивы у дороги. Непостижима и величественна формула их генетического прогресса.

      Техническая простота каждого гена: познав мир, превратить конец в начало, а начало – в новый путь. Неизбывна жажда заглянуть в конец лабиринта. Но ангел приговорен на Земле к посмертному соитию с самой ничтожной тварью, никчемностью жестов и слов. Жизнь – безысходность на грани помешательства от голода и ран.

      Но разве высшие непознанные и недоступные, не те, кто опустились ниже каждого, чье бессмертие доведено до уровня камня у дороги, который тоже сосредоточенно задумался, застыв навеки в сиянии своих никому не видимых кристаллов?

      Замкнутый путь Лабиринта, бесконечное множество колец, составляющих сферу, и есть бессмертное божество.

      Бог – сферический каталог ментального опыта Вселенной – прост, как конструкция элементарного, как точка в конце Антикниги.

      Иуда – главная тайна Апокалипсиса.

      И где найти Борхеса, зародившиго сомнения в толпах, преклонивших колени? Не на последнем ли вираже ада?

      Поиск Антикниги в каждой из книг, поиск писания в Антиписании, Торы в Антиторе. Себя в Антисебя. И наоборот.

      Устами Борхеса дается шанс Иуде.

      Простить, чтобы навсегда забыть?

      Мы прощены. Но по-настоящему любимым не прощают.

      Мы потеряли своего Сферуса. Лабиринты космоса, ведущие к нему, завели в тупик, к зеркальным руинам прекрасного, к вечности абсолютного нуля, к тишине вселенских библиотек.

      В конце тупика – лишь осколки бессмертного учителя.

      «Посмотри на себя!» – его последний приказ.

      «Сами теперь», – последняя просьба.

      Кроме этих смертных костей

      Кроме этих смертных костей,

      есть другие – сильней!

Эмили Дикинсон

      Она при жизни ушла от нас, цивилизации шумных спорщиков. Стала добровольной затворницей и таинственным призраком.

      «Некто в белом», – так о ней отзывались. Печальный ангел, светлое дуновение, призрак, бродящий среди книжных стеллажей, затворница пасмурной комнаты, у которой подруга одна – «плешивая Смерть».

      Такой представляется Эмили нам, лишенным тайн одиночества, верных спутников гениальности. Она заблудилась среди книг, не смогла выбраться из леса бумажных страниц, ее тело зыбко просвечивало из мира иного измерения, скрытого от подозрительных глаз почтальона и кухарки.

      Он давно был создан, мир шепота и теней. Его начал лепить Орфей, в нем страдали Овидий и Гомер, в нем Шелли плакал среди разрушенных замков. Там и сейчас не просто: палачи дробят кости, корсары кричат: «Вперед!»

      Но больше всего в нем непонимания.

      «Я вызвала целый мир на бой —

      камень в руке моей…»

      Кем была она?

      Живым полнокровным созданием, или эфирной тенью, застрявшей в мире людей?

      «Распахну свои узкие руки —

      забираю