Проклятие безумной царевны. Елена Арсеньева

Петровича Иванова, инженера-путейца?

      У меня просто ноги подкосились, так остро я вспомнила нашу первую встречу! Он задал мне тогда точно такой же вопрос.

      – Откуда ты знаешь ее настоящее имя? – изумилась Вирка. – Ее ведь никто по имени не называл.

      – Я видел Надю, когда она приходила к отцу в депо, – не моргнув глазом соврал Инсаров. – Пойдемте, девушки, я вас домой провожу. Уже темно. Опасно красивым девушкам ходить по такому вольному городу, как Одесса, одним в темноте! Сейчас много народу лихого развелось, я потом ночь спать не буду от беспокойства.

      Мы выбрались из подвала, потом вышли со двора, спотыкаясь на неровной брусчатке и находя дорогу в слабых полосах света, которые тянулись из окон. По Греческой прошли на Пушкинскую.

      – Давай сначала Надю проводим, а потом меня, – сказала Вирка. – Она почти возле Ланжероновской живет.

      – А ты где? – спросил Инсаров.

      – О, я туточки близенько, не доходя до вокзала, – беззаботно махнула она рукой.

      – В самом деле, близко, – согласился Инсаров. – Тогда мы лучше сначала проводим тебя, а потом я отведу Надю. Зачем тебе туда-сюда мотаться? А мне нужно через Надю кое-что ее отцу передать.

      – Тогда не надо меня вообще провожать! – зло крикнула Вирка. – Шо на меня время зря тратить?!

      И убежала в темноту, звонко щелкая по мостовой подошвами своих растоптанных сандалий.

      – До свиданья, Вирка! – промямлила я, но она, конечно, не ответила.

      Я была и рада, что она ушла, и страшновато мне стало. И непонятно, с чего она вдруг взбеленилась?

      Инсаров ничего не сказал. Мы повернули в сторону Лонжероновской и неспешно пошли под платанами.

      Смерклось; свет из окон почти не проникал сквозь листву, но как же сладко пахли сады! Куда слаще, чем днем! Потом показалась луна, эта изумительная, ни с чем не сравнимая одесская зеленоватая луна, и мы шли в этом сладком аромате, под луной, плывущей в вышине, и это было похоже на сказку, на сбывшуюся мечту.

      Я ни разу в жизни не была так безмятежно счастлива, как тогда, тем вечером! Инсаров молчал; мне и хотелось услышать его голос, и в то же время хотелось, чтобы длилось, длилось это удивительное молчание, которое нас связывало и объединяло.

      – Ты очень неосторожна была с этим псевдонимом, – наконец сказал Инсаров тихо. – Конечно, внешне ты очень изменилась, повзрослела, и я бы не узнал тебя, если бы не псевдоним. Когда смотрел на тебя, чувствовал что-то знакомое, но не узнал бы.

      – Я нарочно сказала, – смущенно призналась я. – Чтобы вы обратили на меня внимание. Чтобы вы меня вспомнили!

      – А почему ты говоришь мне «вы»? – удивился Инсаров. – Ты же слышала, мы все держимся по-товарищески.

      – Не знаю, – смутилась я. – Мне вообще трудно переходить на «ты» с малознакомыми людьми.

      – Что, надо обязательно пить на брудершафт? – усмехнулся Инсаров.

      Я вспомнила, что, когда пьют на брудершафт, не только переходят на «ты», но и целуются, – и онемела. Мы какое-то время шли молча, и вдруг Инсаров сказал:

      – Между