Ихтис. Елена Ершова

и у-е домой, понял?

      – А что так? – подначил Павел. – Боишься, останусь?

      Пацан стиснул пальцы не оплетке руля, на скулах заиграли желваки.

      – Дядя, не шути так. Думаешь, ты первый, да? Думаешь, все просто? А вот сам посмотришь, как эти «рыбари» сетями оплетут, не выкарабкаешься, – и добавил зло: – Ненавижу их! А особенно этого муд…

      Машина снова подпрыгнула, проглотив окончание фразы. Павел шумно задышал носом и уставился на драный рукав Кирюхиной парки, чтобы только не глядеть на дорогу и мельтешащие по бокам деревья.

      – И многие остаются? – отдышавшись, наконец поинтересовался Павел.

      – Не считал, – буркнул Кирюха. – Мне до них дела нет. Лишь бы подальше от нашего двора держались. Мы их не трогаем, пусть и они нас в покое оставят.

      – А они не оставляют?

      Кирюха неопределенно мотнул головой.

      – Не… Ходят иногда. Вынюхивают. На рынок там. Или просящего осмотреть. Дозволено ли ему к Захару попасть.

      – Это что же получается, инвалидов на профпригодность проверяют? – спросил Павел и едва не расхохотался, настолько абсурдной показалась мысль. Кирюха поглядел с неодобрением.

      – Сам увидишь, как приедешь. Главное, первым к ним не суйся, а просто жди. Придет к тебе тогда… ну, если не Сам, то кто-нибудь из них точно.

      – Сам – это старец? – уточнил Павел.

      – Какой там старец! – поморщился Кирюха, явно досадуя на непонятливого пассажира. – Старец – мессия! Безвредный, потому что парализованный, только дома сидит и просящих принимает. А Сам – это Сам. Черный Игумен, то есть. Главный он над всей общиной, понял?

      «Святой человек и очень приличный мужчина. Он всей общины староста», – пришли на ум слова Светланы Краюхиной. Павел нащупал во внутреннем кармане блокнот с заметками, вспомнил имя:

      – Степан Черных?

      Кирюха дернул рулем. «Уазик» вильнул, взметнулся из-под колес гравий, застучал дробно о днище. Туманом заволокло глаза, и Павел схватился за горло, чувствуя, что еще немного, и завтрак точно окажется на его новых шерстяных брюках.

      – Осто… рожнее! – прохрипел он.

      Машина выровняла ход. Кирюха зло стрельнул на пассажира карими глазами и резко сказал, будто пролаял:

      – А ты, дядя, не спрашивай того, о чем сам знаешь!

      И до самой деревни больше не проронил ни слова.

      Лес поредел, в стороне, за стволами потянулась серая лента реки Полонь. Туман шапкой висел над водой, как пенка на молоке. Дорога пошла под уклон. И вскоре Павел различил сначала церковный шпиль, а потом и двускатные крыши, черными кляксами выступающими из туманной белизны.

      – Приехали, дядя! – сказал Кирюха и затормозил у околицы. – Вторую половину гони, как договаривались.

      Павел глянул в окно. Дома казались одинаковыми и недружелюбными. Не было на них ни номеров, ни названий улиц.

      – А как же мне найти Центральную, пять? – спросил у парня.

      Кирюха хмыкнул.

      – Я разве в экскурсоводы нанимался? Уговор был – до деревни