Там, за Вороножскими лесами. Татьяна Владимировна Луковская

да серый мел.

      – Так это карабкаться надо, – Афоня показал куда-то вверх за дивы.

      – Как же вас бродники углядели? – удивился Олексич, – Отсюда ж невидно.

      – По следам, – вздохнул послушник, – к реке за водой спускались. Это сейчас после метели все запорошило.

      Оставив внизу лошадей на дозорных, ольговцы следом за Афанасием начали подниматься в гору. Склон на вид пологий на деле оказался довольно крутым, но привычный к подъемам и подгоняемый радостью смешанной с тревогой, послушник летел наверх, заставляя спутников тоже задыхаясь ускорять шаг. Обогнув чреду див, они увидели черную дыру пещеры. Вход был невелик, и чтобы войти, следовало низко наклониться выбитой прямо в стене меловой иконе Успения Пресвятой Богородицы.

      – Это я, Афанасий! – еще издали радостно закричал отрок.

      Из пещеры выглянула седая голова.

      – Афонюшка, Афонюшка наш вернулся! – раздался счастливый крик. Сухой и длинный старец в потертой рясе кинулся обнимать парнишку. Потом растерянно посмотрел на воев.

      – Не бойтесь, это куряне в Воронож едут, меня от смерти спасли, – поспешил успокоить инока Афоня.

      Из пещеры вышли еще три старца, тоже худощавые, убеленные сединами, но еще крепкие. Афанасий упал перед одним из них на колени. Это и был игумен Стефан. Через обветренное, изрезанное морщинами лицо, пролегла красная полоса – след от разбойной плети. Настоятель ласково потрепал парня по соломенным волосам, глаза его внимательно смотрели на Демьяна.

      Боярин быстро поклонился, снимая шапку.

      – Так куряне, стало быть? – прищуриваясь, спросил старец.

      – Мы из липовецкой дружины князя Святослава, – начал объяснять Демьян, – под рукой его брата Александра Ольговского ходим. Я – Демьян, сын ольговского тысяцкого Олексы Гаврилыча.

      – Из липовецкой, – задумчиво произнес игумен, – а жив ли еще Лука, протоирей соборной церкви липовецкой?

      – Жив – здоров был, как уезжали.

      – Дай-то Бог, помню, борода у него знатная была, густая, а сам богатырь, голос – что труба иерихонская, – глаза старца по-прежнему цепко держали взгляд молодого боярина.

      Демьян понял, что старец его испытывает.

      – Голос у него действительно на зависть, а вот сам он роста махонького, да и бороденка жиденькая, – боярин улыбнулся, потом серьезно добавил. – Мы вам зла не причиним, от своих мы отбились, в метель заплутали. Нам бы переночевать, да дорогу к рязанским заставам показать.

      – Что ж, проходите, простите старика за недоверие. Времена уж больно лихие.

      Пещера запахом сырого мела напомнила Демьяну погреб в родном доме. В детстве он любил украдкой пробраться по узкой земляной лесенке к огромным кадкам с мочеными яблочками, выбрать самое большое и съесть его прямо там, в уютной темноте. Холопки видели озорство хозяйского сынка, но никогда Демьянку родителям не выдавали. Все любили его, а он… Боярин отбросил, нахлынувшие воспоминания.

      Посреди пещеры была небольшая церквушка, своды ее подпирали массивные столбы, расходившиеся под потолком в широкие