Литературоведческий журнал №41 / 2017. Коллектив авторов

запечатлен Франком, а литературно – нашей великой словесностью. В этом (и в этом тоже) и истоки и смысл Русской Революции.

      Думаю, что решающую победу (слава Богу, «решающую» на время, на несколько лет) над «Я» «МЫ» одержали в «Климе Самгине». В этом смысле это главный роман ушедшего века. Как «Евгений Онегин» – ему предшествовавшего. Недаром между ними сто лет. Вот в эту сотню все у нас и уложилось. И поразительно то, что между пунктом отправления и пунктом прибытия так много схожего. Онегин и Самгин, с определенной точки зрения, самые близкие в русской литературе персонажи. У них общая трагедия (судьба) – им невыносимо бремя человека, бремя личности. И то и другое – опыт гениального отчаяния, опыт невозможности быть. Прямо по Цветаевой: «Жизнь это место, где жить нельзя», или по Рильке: «Невозможность жизни и страдание». Анна Ахматова говорила о Кафке: «Это про меня».

      Скажу и я: «Онегин» и «Самгин» тоже «про меня». Про невозможность человека на Руси. Но здесь сходство Пушкина и Горького заканчивается. Онегин становится самым трагическим «лишним человеком», а Самгин растворяется в массе, в «МЫ», причем самым страшным способом. Вспомним финал романа: Алексей Максимович не успел дописать его, остались наброски, однако совершенно убедительные – ясно, о чем идет речь. – Встреча Ленина на Финляндском вокзале, вокруг броневика толпа, «тесная, как единое тело…» Он сразу «как-то врос в толпу, исчез, растаял в ней». Горький показывает: сила Ленина во врастании в единое тело массы, растворении в ней.

      А вот как описывается гибель последнего «лишнего человека» Клима Ивановича Самгина.

      «Финал.

      Широколицая женщина в клетчатой юбке, в черной кофте, перевязанной накрест красной лентой, в красном платке на рыжеватых волосах, шагая рядом с мужиком без шапки и лысоватым, счастливо улыбаясь, смотрела в его кругло открытый, ощетинившийся рот.

      Мужик грозно пел:

      Отр[ечемся…]

      Конец.

      – Уйди! Уйди, с дороги, таракан. И – эх, тар-ракан!

      Он отставил ногу назад, размахнулся ею и ударил Самгина в живот…

      Ревел густым басом:

      – Делай свое дело, делай!

      – Порядок, товарищи, пор-рядок. Порядка хотите. Мешок костей.

      С[амгин]

      Грязный мешок, наполненный мелкими, угловатыми вещами.

      Кровь текла из-под шапки и еще откуда-то, у ног его росла кровавая лужа, и казалось, что он тает.

      Женщина наклонилась и попробовала пальцем прикрыть глаз, но ей не удалось это, тогда она взяла дощечку от разбитого снарядного ящика, положила ее на щеку».

      Всё: «Я» утоплено в кровавом «МЫ». Только что живой «Я» – Клим Самгин превращается в «МЫ» – массу его останков. По метафорике смерти одна из самых сильных сцен мировой литературы.

      Представляете, какой подвиг совершила Русская Литература (от Пастернака до Солженицына), преодолев «МЫ»-Революцию, вышедшую – во многом – из органики почвы.

II* * *

      Теперь