Свод небес. Наталья Струтинская

веранды так, что Марфа и Юрий могли свободно видеть друг друга.

      Словно по негласному или же неизвестному другим уговору, Марфа и Мелюхины закончили завтрак одновременно, поднялись из-за своих столиков и встретились на выходе с веранды. Мелюхин восхитился прелестью утра и заметил, что было бы чудесно поехать кататься на квадроциклах. Марфа согласилась с его мнением, и Мелюхин тут же ухватился за эту ее благорасположенность и предложил ей последовать этой неожиданно посетившей его идее, при этом как бы в оправдание призвав жену поехать с ними, пусть даже она и будет просто сторонним наблюдателем.

      Таня, несмотря на всю пышность своих форм, обладала совсем юным, детским лицом и каким-то особенно терпким, взвешенным, прямым взглядом. На предложение мужа она отреагировала благодушно и даже радостно, согласившись со всеми поставленными условиями.

      Так Марфа и Мелюхин нашли возможность быть вдвоем и предаваться наполнявшему обоих пылу увлеченности друг другом.

      Марфа не чувствовала в душе ни раскаяния, ни смущения, не посещали ее мысли о предательстве и измене: ей казалось, она только теперь догнала то, за чем бежала всю жизнь, – свой выбор, который был единственен в ее жизни, а потому представлялся ей абсолютным и безусловным. Она ни на секунду не задумывалась ни о Филиппе, ни о Тане, – она мчалась теперь без оглядки туда, куда несли ее паруса видений и фантазий, подгоняемые мыслью о независимости и решительности. Она будто лишилась теперь своего спутника – одиночества, которое всегда сопровождало каждый ее день. И ощущение этой своей единоличности, самодостаточности пьянило ее, заставляя чувствовать себя редкостной, исключительной, желанной и привлекательной, какой она в полной мере не чувствовала себя никогда.

      Мелюхин, под стать воспламенившимся чувствам Марфы, благоволил им и даже еще больше распалял их, неотступно следуя за ней и не упуская случая коснуться ее, обнять ее, разжечь в ней пламень страсти, кроткий, неугасимый, самозабвенный. В последующие несколько дней они не отходили друг от друга ни на шаг, будто оба ждали одной только этой встречи, чтобы заключить друг друга в объятия и никогда больше не отпускать друг друга. Марфа отдавалась Мелюхину со всей своей неистраченной, долгое время бывшей заключенной в душных оковах сетований и обид страстностью, с восторгом упиваясь ею.

      Дни, неисчерпаемые, проникнутые вдохновеньем лета и умопомрачением страсти, кружили голову, дурманя мысль, чувства – все то, что позволяет человеку видеть, слышать, ощущать и подвергать анализу здраво, твердо и решительно.

      Теперь, когда Марфе все же приходилось отвечать на звонки мужа, которые вызывали в ней только нетерпение и укоризну, она говорила с ним сухо, вновь чувствуя невольно подступающее к горлу раздражение.

      – Ни к чему нам так часто звонить друг другу, – сказала она как-то Филиппу. – Я не могу быть привязана к телефону. Я хочу отдохнуть от всех этих звонков и бессмысленных разговоров.

      – Конечно, – обескураженно