Ласковый ветер Босфора. Ольга Покровская

поэта по спинке.

      – Спасибо, Юрий Гаврилович, отлично! – прокомментировала в микрофон Катя. – Иванушка, друг мой, не мельтеши так. Я понимаю, ты возмущен. Ты уже сдал поэму, и тебе до смерти не хочется ее переписывать. К тому же ты уверен, что написал хорошо, это просто старорежимный Берлиоз ни черта не понимает, только пустым умствованием занимается. Но когда ты бегаешь по сцене, ты рассеиваешь внимание зрителя, и мы не видим Берлиоза. Поспокойнее, хорошо?

      Репетиция шла своим чередом, первая сцена постепенно разворачивалась, и, наконец, из динамиков зазвучала тревожная оркестровая музыка и хор загремел:

      O Fortuna

      velut luna

      statu variabilis

      Катя, всегда очень остро, тонко чувствовавшая музыку, обладавшая природным чувством ритма, замерла, даже дыхание затаила. Воланд должен был появиться на сцене через пару секунд. Сцена по темпу получалась отличная, четко выверенная, и вовремя вступившая в нее новая партия должна была довести задуманную ею полифонию до совершенства.

      Грянули тарелки, Катя вперилась взглядом в левую кулису, из-за которой должен был появиться странного вида иностранец – однако ничего не произошло. Хор звучал все громче, угол сцены по-прежнему оставался пустым. Берлиоз едва заметно скосил взгляд влево, Иванушка лишний раз вскочил со скамейки и в досаде плюхнулся обратно. И, наконец, на сцене появился Эртан, державший под мышкой бутафорскую трость.

      Он медленно двинулся по направлению к скамейке, но… Несмотря на то что заминка составила лишь долю секунды, темп сцены был безнадежно потерян, задуманная Катей симфония не получилась, динамика провисла, напряжение, которое именно сейчас должно было достичь кульминационной точки, рассеялось.

      Катя с досадой покачала головой и хлопнула в ладоши.

      – Стоп!

      Музыка смолкла. Юрий Гаврилович поднялся на ноги, потянулся, разминая спину. Сережа, наоборот, откинулся на скамейке, вытянув ноги. Эртан замер, стиснув в руках трость, и в ожидании уставился на Катю.

      – Эртан-бей, я же объясняла, вы выходите с третьего такта, – не сумев скрыть раздражения, сказала Катя.

      Этот чертов Озтюрк выводил ее из себя, все портил, как раскалывающий звучание целого слаженного оркестра расстроенный инструмент. В чем дело? Она ведь видела его вчера за роялем, слышала, как блестяще он исполнял «Турецкий марш», значит, какие-то понятия о ритме, композиции, музыкальных долях у него должны были быть? Что он, уснул там за сценой? Или, может, нарочно действовал ей на нервы? Глумился над старой мымрой, которая – вот же идиотка! – вообразила себе вчера невесть что?

      – Прошу прощения, – вежливо улыбнувшись, склонил голову Эртан. – Я, кажется, действительно замешкался, пропустил нужный такт. Извините, я…

      – Соберитесь, пожалуйста, – перебила Катя. И, больше уже не взглянув на него, обратилась ко всем разом: – Прошу сначала.

      Озтюрк снова скрылся за кулисами, Юрий Гаврилович уселся на скамейку, Сережа, сдвинув пшеничные брови, уставился в текст, а