Дар. Элеонора Бостан

не ел, аппетита не было, а пища потеряла свой вкус, как будто он ел пластик, но все же, он заставлял себя поесть, он все еще не собирался сдаваться, он хотел жить.

      Тишина и одиночество – лучший союз для размышлений, и он много думал, но ничего нового не решил. Выхода было три: обратиться к врачу и перестать гоняться за зелеными чертенятами; признать, что то, что с ним случилось, имеет магическую природу и попытаться найти того старика или просто обратиться к какой-нибудь «бабке»; ну и самый легкий или самый сложный (у этого решения, как и у монеты, было две стороны) – ничего не делать, а просто ждать, плыть по течению и надеяться, что оно не принесет к водопаду.

      К вечеру он понял, что пока не может принять ни одно из них. Если бы он мог посоветоваться с кем-то близким и родным, но он был один. В закатном свете он лежал на разобранном диване, укутавшись в плед, хотя на дворе стояло лето, и крутил в руках злополученную монету. В глубине души он знал, что она всему виной, знал уже в первый же день, и теперь эта уверенность только крепла. Но если это правда, что ему делать теперь? Выбросить ее? Вряд ли это так просто, если бы все проблемы решались вот так, одним взмахом руки, старик бы и сам выбросил ее, не так ли? Однако он отдал ее Антону, значит… по логике вещей, он тоже мог ее просто отдать. Или это не сработает? Вдруг надо произнести какое-то заклинание или еще что? Антон понимал, что это абсурдные мысли, но твердо решил не отвергать больше ничего, потому что где-то в этом хаосе теорий, возможно, лежало его спасение, и он не хотел его упустить.

      – Откуда ты взялась, проклятая штуковина, – прошептал он, поднимая монету на уровень глаз, она как будто становилась тяжелее с каждым днем. А может просто он становился все слабее. – Из какой преисподней ты выкатилась?

      Монета ничего не ответила, но в закатном свете ее грани блеснули зловещим кровавым светом. Возможно, это и был ответ.

      Страх, как туман проник в сердце Антона, заползая все глубже и скрывая под собой все разумные мысли. Это был древний страх, не ищущий причини и не стремящийся к пониманию, этот был тот страх, что кричал: беги или умрешь; дерись изо всех сил, или умрешь; иди до конца, или умрешь. И страх этот становился еще острее на фоне одиночества. Антон понял, что как никогда хочет, чтобы его мать была с ним, если бы он мог рассказать ей все, да хоть просто обнять, жизнь бы наверняка не казалась такой безнадежной. Вместе они бы справились, они бы нашли решение… но единственное, что он мог, это поехать в другой конец города и просто увидеть ее, мог рассказать ей все, но она не дала бы ему совета, формально она еще была с ним, но на деле…

      И все же это был его единственный родной человек, а надежда умирает последней, обычно вместе с ее носителем, так что именно надежда и тоска подняли его с постели утром в среду и вот теперь он шагал по мягкому ковру, в глубине душа все еще веря и надеясь на чудо.

      Все мы как дети, подумал он, мы можем вырасти и уехать далеко, можем завести своих детей, можем думать, что лучше знаем жизнь и не нуждаемся в советах, но когда нам больно или страшно, все мы хотим к