Салтычиха. История кровавой барыни. Иван Кондратьев

бог знает что, надоедают с вопросами.

      Бойкая повитуха без всякой церемонии устранила вмешательство в подобное дело Николая Митрофановича и даже посоветовала ему удалиться со двора.

      Николай Митрофанович послушался повитухи относительно невмешательства, но со двора не ушел. Он тихонько поместился в соседней комнате, стал ко всему тревожно прислушиваться, и сердце его дрогнуло небывалой доселе радостью, когда он услышал крик – крик смелый, дерзкий, ничего не хотевший соображать, крик только что явившегося на свет божий человеческого существа.

      Николай Митрофанович упал перед образом на колени.

      – Господи, благодарю Тя, благодарю! – шептал он со слезами умиления на глазах.

      И никому не ведомый отставной сержант чувствовал себя в это время на такой высоте счастья, что и не желал бы и не просил бы у Господа другого: с него было довольно и этого. Все это счастье круто подступало к его сердцу, и его сердце ныло неизъяснимой радостью, неизъяснимым наслаждением. Ему и в голову не приходило, что эта только что зажегшаяся жизнь человеческого существа, жизнь, еще колеблющаяся, как огонек лампады, будет в свое время жить, предъявлять свои права, будет иметь свою радость, свое горе, и – как знать! – не будет ли это зверь в образе человеческом…

      Отставной сержант не имел времени да и не находил нужным останавливаться над тайнами жизни человеческой. Он смотрел на все просто и естественно, как и подобало ему смотреть, простому и недалекому. Но он по-своему, как человек, любил, и по-своему, как человек, искренне веровал. А любовь и вера – лучшие спутники жизни человеческой.

      К вечеру над сержантом смиловались: ему позволили увидать своего первенца. Но сержант покуда увидал не человека, а какую-то твердую куколку, которая, однако, косила глазами, чмокала губами, и все лицо ее, этой куколки, как-то уморительно морщилось.

      Повитуха поднесла куколку к самому носу сержанта:

      – Аль не хороша? Полюбуйся, батюшка! Твое отродье, военное. А в солдаты не сдашь.

      – И точно, кажись, косточка военная! – отвечал сержант на шутку повитухи и хотел куколку тронуть пальцем.

      Но куколка в это время, сморщившись еще более и еще уморительнее, чихнула ему прямо в лицо.

      – Здравия желаю, ваше благородие! – гаркнул вдруг во все горло отставной сержант и добродушно рассмеялся.

      Новое благородие не поняло отцовского приветствия и жалобно запищало.

      – Кобыла Преображенская! – выбранилась весьма основательно повитуха и тотчас же унесла пискуна куда следует.

      Пискуна вскоре окрестили и по желанию матери назвали Дарьей.

      В метрике же местный священник написал несколько пространнее.

      «Дарья, Николаева дочь, Иванова, – записал он, – рождена от сержанта в отставке Николая, сына Митрофанова, Иванова и от жены его, Ироиды, дочери Якова, Булычевцевой, в супружестве Ивановой тож».

      Так появилась на свет в малиновом домике на Сивцевом Вражке будущая Дарья Николаевна Салтыкова.

      Ни для кого, кроме родителей, незаметное, обыденное