Немногие для вечности живут… (сборник). Осип Мандельштам

мне, чертежник пустыни,

      Арабских песков геометр,

      Ужели безудержность линий

      Сильнее, чем дующий ветр?

      – Меня не касается трепет

      Его иудейских забот –

      Он опыт из лепета лепит

      И лепет из опыта пьет.

Ноябрь 1933 – январь 1934

      10

      В игольчатых чумных бокалах

      Мы пьем наважденье причин,

      Касаемся крючьями малых,

      Как легкая смерть, величин.

      И там, где сцепились бирюльки,

      Ребенок молчанье хранит –

      Большая вселенная в люльке

      У маленькой вечности спит.

Ноябрь 1933, июль 1935

      11

      И я выхожу из пространства

      В запущенный сад величин

      И мнимое рву постоянство

      И самосогласье причин.

      И твой, бесконечность, учебник

      Читаю один, без людей –

      Безлиственный, дикий лечебник,

      Задачник огромных корней.

Ноябрь 1933 – июль 1935

      Из Петрарки

      I

      Valle che de’lamenti miei se’ piena…

      Petrarca[5]

      Речка, распухшая от слез соленых,

      Лесные птахи рассказать могли бы,

      Чуткие звери и немые рыбы,

      В двух берегах зажатые зеленых;

      Дол, полный клятв и шепотов каленых,

      Тропинок промуравленных изгибы,

      Силой любви затверженные глыбы

      И трещины земли на трудных склонах:

      Незыблемое зыблется на месте,

      И зыблюсь я… Как бы внутри гранита

      Зернится скорбь в гнезде былых веселий,

      Где я ищу следов красы и чести,

      Исчезнувшей, как сокол после мыта,

      Оставив тело в земляной постели.

Декабрь 1933 – январь 1934

      II

      Quel rosignuol, che si soave piagne…

      Petrarca[6]

      Как соловей, сиротствующий, славит

      Своих пернатых близких, ночью синей,

      И деревенское молчанье плавит

      По-над холмами или в котловине,

      И всю-то ночь щекочет и муравит

      И провожает он, один отныне, –

      Меня, меня! Силки и сети ставит

      И нудит помнить смертный пот богини!

      О, радужная оболочка страха! –

      Эфир очей, глядевших в глубь эфира,

      Взяла земля в слепую люльку праха –

      Исполнилось твое желанье, пряха,

      И, плачучи, твержу: вся прелесть мира

      Ресничного недолговечней взмаха.

Декабрь 1933 – январь 1934

      III

      Or che’l ciel et la terra e’l vento tace…

      Petrarca[7]

      Когда уснет земля и жар отпышет,

      И на душе зверей покой лебяжий,

      Ходит по кругу ночь с горящей пряжей

      И мощь воды морской зефир колышет, –

      Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит,

      В неудержимой близости всё та же:

      Целую ночь, целую ночь на страже

      И вся как есть далеким счастьем дышит.

      Хоть ключ один – вода разноречива:

      Полужестока, полусладка.

5

Долина, что жалобами моими полна… Петрарка (итал.).

6

Тот соловей, что так нежно оплакивает… Петрарка (итал.).

7

Когда небо, и земля, и ветер умолкают… Петрарка (итал.).