Суринам. Олег Радзинский

за ночь мир разбрелся и пытается сойтись вместе вновь. Сойдется ли, будет ли все, как прошлый день, – того Илья не знал никогда. Так и жизнь его тогда разбрелась по частям и пыталась неуклюже срастись в одно целое на той странной промерзшей земле, что тянулась неведомо куда, должно быть, до речки.

      Эта смутность сохранилась, не ушла и теперь, после стольких лет. Он просыпался с ней каждое утро и лежал, привыкая жить заново.

      Глубже в день пелена таяла от предметности дел, мир становился знакомее, явнее и ожидаемее. Вот и сейчас, в это воскресное утро в Нью-Йорке, Илья был почти уверен в прочности и быта и бытия.

      Он решил не рассказывать Антону, что случилось. Он просто не мог. Илья думал, что если Роланд говорит правду, Сила найдет Антона сама. А если Роланд врет, то и рассказывать нечего. Илья решил вообще никому об этом не говорить. Даже Адри.

      Во вторник вечером – марево дождя блестело в фонарном свете и делало Нью-Йорк похожим на фотографию со смазанным фокусом – Адри сообщила, что улетает в Суринам на День благодарения. Рутгелты собирались на праздники в родовом доме в Парамарибо: мистер и миссис Рутгелт прилетали из Амстердама, старшая сестра Кэролайн с английским мужем – из Лондона и младший брат Руди – из Палм Бич.

      – Ты тоже приглашен, – неожиданно сказала Адри. – Если хочешь. Учти, мы не сможем открыто спать вместе. Мама сказала, что папу это может расстроить. Но я буду приходить к тебе ночью, тайком.

      Она делала вид, что не ждет ответа. Илья и не отвечал. Он уже решил, что поедет. Он хотел наконец встретить ее семью.

      В Парамарибо начальник аэропорта ждал их у трапа. Рядом стояла женщина, которая никак не могла быть матерью Адри: она выглядела максимум лет на десять старше. Она, собственно, и была Адри, только старше, хотя – если приглядеться – они были совершенно непохожи. Их сходство проявлялось не столько в чертах лица, сколько в общем впечатлении.

      Миссис Рутгелт двигалась с такой же, как и Адри, грацией колеблющейся на ветру тростинки, что вдруг обрела возможность ходить. У нее были Адрины миндалевидные глаза с разрезом, как у рыси (наследство прабабушки-китаянки), такие же высокая грудь и тонкая талия, чуть более светлая кожа и та же способность выглядеть приветливой, не улыбаясь. Миссис Рутгелт была чуть ниже дочери, но не менее длиннонога. Одета она, в отличие от Адри, была тщательно и дорого. Она чем-то напоминала Илье женщину из Нью-Джерси, с которой он больше не виделся и которую вспоминал все реже и реже.

      Адри вышла из самолета босиком, в джинсах и короткой – по ребра – майке на голое тело. Она поцеловала мать и затем, не оборачиваясь к Илье, взяла его за руку:

      – Вот он, мой русский еврей. С голубыми глазами. – Она повернулась к Илье. – Ты же знаешь, я с тобой только потому, что ты еврей. Семя Авраама, избранный народ. Веди себя хорошо, не как всегда; мама будет тебя оценивать. Как только ты пойдешь спать, она бросится обсуждать тебя с папой и Кэролайн.

      – Адри! – Миссис Рутгелт мягко улыбнулась Илье. – Как вы выносите