Вся правда и ложь обо мне. Эмили Барр

но я их совсем не понимаю. Опять надеваю наушники.

      В Бразилии я вообще не пойму ни слова – я совсем не говорю по-испански, а французский забросила в прошлом году, хотя он у меня неплохо шел. Но на одном французском в Рио далеко не уедешь.

      Лететь в Бразилию втроем наверняка недешево. За счет родительских сбережений? Растраченных чужих? Украденных? Отмытых? Во все перечисленное мне не верится. Это могли быть только деньги, которые лежали у родителей в банке.

      Для всего остального мои родители слишком нормальные. Это непреложный факт. И все-таки мы здесь. В самолете слегка попахивает потом. И спертым воздухом. Я выпила малюсенькую бутылочку белого вина, и мама говорит, что теперь мне придется ограничиться газировкой. Хоть мне уже семнадцать, они ведут себя так, как будто мне пять лет. А я могла бы сидеть здесь и напиваться сама по себе – ничего особо прикольного, зато отвлеклась бы. Через месяц мне восемнадцать.

      Родители то и дело поглядывают на меня, быстро и украдкой. Каждый раз, когда я осматриваюсь, кто-нибудь из них как будто проверяет исподтишка, все ли хорошо. Это страшно нервирует; может, все из-за Бэллы. Если они узнали, в каком состоянии моя психика, возможно, в эту странную поездку меня потащили, только чтобы избежать трудного разговора.

      Не представляю, зачем еще им понадобилось везти меня в «путешествие моей мечты». Ясно ведь, что я не больна.

      Совершенно ясно.

      У меня ничего не болит.

      У

      меня

      вообще

      ничего

      не

      болит.

      Когда удается сосредоточиться, я во всех красках вижу свою сказочную жизнь в Бразилии. Воображаю, как заканчиваю школу возле самого пляжа, а те горы, которые я рисовала, служат идеальным фоном. У меня новые друзья, и все они такие классные и заграничные, и меня все любят, а не презирают. Не пройдет и нескольких недель, как я начну надевать в школу только верх от бикини и крошечные шорты, и у меня будет целая толпа друзей из Латинской Америки и со всего мира. А мои новые подруги будут гламурными красотками с блестящими черными волосами, так что прежние по сравнению с ними будут казаться унылыми замухрышками. И я прекрасно впишусь в новую компанию с моей лиловой асимметричной стрижкой: меня будут считать крутой и стильной англичанкой.

      Но если папа растратил чужие деньги, тогда его разоблачат, арестуют и отправят домой. И везде будут вспышки камер, и весь мир узнает, что он украл деньги и мы сбежали в Рио. От нас будут шарахаться, из самолета нас выведут в наручниках.

      Нет, папа не мог сделать ничего подобного. Просто не мог.

      Я снимаю наушники.

      – И все-таки, что это? – спрашиваю я у мамы, которая притворяется, будто читает самолетный журнал.

      – «Это» – это что?

      – От чего мы убегаем.

      Я смотрю ей в глаза, но не могу прочесть выражение в них, хотя, кажется, это наш самый откровенный разговор с тех пор, как она забрала меня из школы – не далее как сегодня утром. У мамы глаза серовато-голубые. А мои светло-карие,