Вся правда и ложь обо мне. Эмили Барр

когда-нибудь будет ребенок, я ни за что так не сделаю. Об этом мы уже говорили, правда, ни разу не поспорили. Мама говорит: «Феминизм – это в том числе возможность выбора, вот я и выбрала остаться дома». А я объясняю, что это немного похоже на отговорку, потому что такой выбор можно сделать, только если у тебя есть муж, который обеспечивает тебя, пока ты сидишь дома, но вместо того чтобы заспорить и отстоять свою точку зрения, она соглашается: «Да, дорогая, ты, пожалуй, права».

      Она уже на ногах.

      – Ну, Элла, – говорит она, – нам пора уезжать. Немедленно.

      Не знаю даже, с чего начать.

      – Мама, я же в школе. У меня уроки и все такое. В четыре увидимся, ладно?

      Я жду поддержки, но напрасно. Я вдруг понимаю, что меня вызвала сама директриса. Значит, случай экстренный. Просто так, без причины, она бы этого не сделала.

      Но могла бы сделать, если бы кто-нибудь умер.

      Мама здесь.

      Значит, папа. Лучше бы она.

      Отгоняю эту мысль и делаю вид, как будто ее и не было.

      – С папой все хорошо? – обращаюсь я к своим туфлям.

      – Да, – подтверждает мама, ничуть не удивляясь вопросу. – Он в полном порядке. И уже едет сюда, к нам. Идем.

      – Тогда в чем дело?

      Мама жива. Папа жив. Из-за кота забирать меня из школы они бы не стали. Только бы не Хамфри.

      – Я тебе по дороге объясню, – говорит мама. – Я же обещала. Пойдем.

      Я смотрю на Меркель.

      Она кивает.

      – Можешь идти, Элла, – говорит она. – Еще увидимся.

      У меня внутри все холодеет. Она должна была сказать «завтра увидимся». Но она не знает, когда я вернусь. А мне надо учиться. Надо быть в школе. Я не хочу на терапию. Мы «еще увидимся» – когда-нибудь. Как будто разверзлась бездна. Я хватаюсь за край ее стола, словно привязываю сама себя.

      Меркель с виду спокойна, но вертит в руках какую-то картонку, рвет ее на мелкие клочки и складывает их в кучку. На картонке что-то написано от руки. Интересно что. Я заглядываю в лицо Меркель, она отводит глаза. Смотрю на маму, которая уже стоит у двери. Не знаю, как быть. Уходить не хочу. Школу я ненавижу, но хочу остаться здесь.

      – Но почему? – выговариваю я. – В чем дело?

      Мой голос еле слышен.

      – В машине поговорим, – мама не смотрит на меня.

      – А мне обязательно надо уехать? – это я говорю миссис Остен. Голос дрожит.

      – Да, Элла, – отвечает она. – Уехать тебе надо обязательно. Из-за школы не беспокойся. Мы никуда не денемся. И с тобой все будет хорошо. Можешь идти.

      По пути к машине я отправляю сообщение Лили и Джеку. «Кажется, мама меня похитила», – пишу я в нашей группе.

      – Убери телефон, – велит мама.

      Папу мы застаем паркующимся на учительской стоянке. С ним все в порядке, и для меня это такое облегчение, что неожиданно подкашиваются ноги. В глубине души я не верила маме и думала, что в машине она скажет мне, что папа в коме или что-нибудь в этом роде. Папа гораздо прямолинейнее, чем она. Он просто папа.

      Дождь