Прозревшие в преисподней. Игорь Владимирович Огай

грозит.

      Так, что же дальше?.. Десять секунд и внешние створки распахнуться так же стремительно, как закрывались нижние. За ними приемный шлюз корабля… Либо – открытый грунт. Мало ли почему? Ошибся с номером стоянки, борт перегнали по требованию инспектора… Это все, это конец. Не такой уж мучительный, кстати, больше пятнадцати секунд в сознании на открытом грунте еще ни кто не продержался. Тело еще будет рвать судорога, сердце, надрываясь, две минуты сможет качать кровь, мышцы и мягкие ткани успеют наполниться испаряющейся внутри самой себя жидкостью и раздуться вдвое…

      Но мозг этого уже не почувствует. Легче чем в рубке эсминца, сгорающего под огнем лерской лазерной батареи. Быстрее и гуманнее чем от лучевой болезни после удара гамма-ускорителей флагмана «Карающая десница»… Вот только все равно не хочется!

      Ну… Ну же!..

      Внешние створки распахнулись беззвучно – воздуха в шлюзе уже почти не было. Декомпрессия навалилась многотонным прессом. Сразу отовсюду, на каждую клеточку парализованного страхом тела – именно так сбитое с толку сознание интерпретировало полное отсутствие атмосферного давления. Семен успел открыть рот, но уши все равно заложило плотнейшим войлоком вакуума – человек не привык к настолько идеальной тишине.

      Космос коснулся обнаженной кожи прохладным влажным языком – с поверхности тела интенсивно испарялась влага. Жгучего, обжигающего холода не было. Вопреки заблуждениям не покидавших пределы атмосферы обывателей, вакуум не холодный. В нем вообще нет температуры – нельзя ведь измерить температуру пустоты. Ни единой молекулы, способной поделиться энергией с градусником, или отобрать хоть капельку тепла у живого тела… Лишь прохлада испаряющейся влаги, да еще будто ледяной воды набрал в носоглотку – со слизистых испарение шло интенсивнее.

      И бешенный, не замутненный фильтрами свет низкого закатного солнца, ослепляющий прямо сквозь веки! Ни чего, терпимо…

      Вот только было бы, чем дышать!

      Легкие сокращались и расширялись судорожно, рывками. Такого не испытывает даже утопающий, в его грудь хоть что-то поступает. Но на открытом лунном грунте…

      Семену казалось, что он все еще держится за балку платформы, еще прижимает к настилу Жустин, еще мыслит и даже может быть что-то контролирует… На самом деле судорога уже бросила его на железо. Пальцы скребли по пустой грудной клетке, и царапины немедленно исходили красным туманом сквозь разодранную рубашку. А глотка до спазма надрывалась в последнем, безнадежном крике… Крике, которого не было.

      Потом откуда-то сверху наползла массивная тень, жесткий металлический лязг отозвался во всем теле, и сознание наконец-то милосердно отключилось.

      Кто-то звал его по имени. Кто? Зачем? Кому это может быть важно в этой багровой тьме, пронизанной болью каждой мышцы, каждой ткани тела?

      Непроизвольное сокращение грудной клетки – через горло свистит такой вязкий, такой сладкий воздух… Воздух корабельного шлюза, пропитанный неистребимым резко химическим запахом загружаемых сюда топливных