Времена огня и погибели. Анатолий Бочаров

до Стены Адриана простонародье в тавернах и на рынках смеется о монархе, чьей женой овладел его ближайший вассал. Вы были слишком добры к Ланселоту и не казнили, когда пошли первые слухи о его измене. Эта слабость оказалась преступной. Если вы останетесь на троне – быть на следующий год мятежу. Уступите корону мне – и я сохраню Логрию целой.

      – Ты не за этим восстал, – Артур ощутил, как гнев вновь разгорается в нем. Прежде этот гнев звал его в бой – и приносил победу. – Не о единстве страны ты печешься, – продолжал король, глядя в лицо, нестерпимо похожее на свое собственное, будто смотришь в старый портрет. – Хотел бы ты порядка и мира – мы бы призвали к нему всех бунтарей. И не с такими врагами справлялись, обуздаем и этих. Власти ты жаждешь для себя лично, а красивыми словами стремишься себя оправдать.

      Мордред не переменился в лице. Годы, проведенные при дворе, научили его сдержанности. Если живешь с клеймом бастарда – привыкаешь держать удар и не выказывать чувств. Он лишь качнул головой:

      – Возможно, мой государь. Возможно. Однако вы ныне слабы, а я стал силен. Когда вы явились в Камелот и свергли правившего там тирана, народ приветствовал вас. Настал мой черед пожинать славу. Сдадитесь добровольно – и будете изгнаны. Арморика или Эрин охотно вас примут.

      Мордред говорил вежливо, оставался учтив. Им руководили амбиции, честолюбие сделалось непомерным. Сотрясший королевскую семью скандал побудил его к действиям. Собрав армию и найдя союзников, он был уверен, что сумеет одержать верх. Его собственный неотесанный, грубоватый отец казался Мордреду пережитком прошлого.

      Артур обнажил Экскалибур. Поймал на острие солнечный луч. Владыка Британии почувствовал себя драконом, готовым расправить крылья и испепелить противника губительным огнем. Этот диковинный зверь изображался на его гербе – и неспроста. Причины у этого были.

      Король вспомнил молодость. Вспомнил, как с победой вступал в Камелот, окруженный ликованием толпы. Вспомнил, как одолел саксов у горы Бадон – а потом заключил с ними мир, что продержался два десятка лет и привел к процветанию обоих народов. Вспомнил, как истребил беззаконие на доставшихся ему землях. «Это была хорошая жизнь, – подумал Артур. – Не страшно, если она оборвется. Я сделал, что мог».

      – Хочешь мою корону, – сказал Пендрагон, улыбаясь сыну в ответ, – сними с моей головы.

      Была битва. День утонул в крови. Конские копыта вытоптали травы на поле Камланн. Рыцари убивали друг друга и умирали. Тело к телу легли на равнине бездыханными германец и кельт. Простолюдинов и аристократов, уроженцев запада и востока – всех уравняла промеж собой смерть. Пали почти все, кто сидел в прежние дни за Круглым столом – Борс и Эктор, Агравейн и Гарет, Пеллеас и Ламорак. Полегли и мятежники, сплотившиеся на стороне узурпатора. Сеча выдалась настолько безжалостной, что подобных ей не случалось на британской земле до самой битвы при Гастингсе, когда герцог