Анна Каренина. Лев Толстой

месте не торопился, – сказал Левин.

      – Помилуй, – с удивлением сказал Облонский, – ведь я слово дал.

      Левин вышел из комнаты, хлопнув дверью. Рябинин, глядя на дверь, с улыбкой покачал головой.

      – Все молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте. Условьице написать…

      Через час купец, аккуратно запахнув свой халат и застегнув крючки сюртука, с условием в кармане сел в свою туго окованную тележку и поехал домой.

      – Ох, эти господа! – сказал он приказчику, – один предмет.

      – Это как есть, – отвечал приказчик, передавая ему вожжи и застегивая кожаный фартук. – А с покупочкой, Михаил Игнатьич?

      – Ну, ну…

      XVII

      Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца вперед отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено, деньги в кармане, тяга была прекрасная, и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа, а потому ему особенно хотелось рассеять дурное настроение, нашедшее на Левина. Ему хотелось окончить день за ужином так же приятно, как он был начат.

      Действительно, Левин был не в духе и, несмотря на все свое желание быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.

      Кити не замужем и больна, больна от любви к человеку, который пренебрег ею. Это оскорбление как будто падало на него. Вронский пренебрег ею, а она пренебрегла им, Левиным. Следовательно, Вронский имел право презирать Левина и потому был его враг. Но этого всего не думал Левин. Он смутно чувствовал, что в этом что-то есть оскорбительное для него, и сердился теперь не на то, что расстроило его, а придирался ко всему, что представлялось ему. Глупая продажа леса, обман, на который попался Облонский и который совершился у него в доме, раздражал его.

      – Ну, кончил? – сказал он, встречая наверху Степана Аркадьича. – Хочешь ужинать?

      – Да, не откажусь. Какой аппетит у меня в деревне, чудо! Что ж ты Рябинину не предложил поесть?

      – А, черт с ним!

      – Однако как ты обходишься с ним! – сказал Облонский. – Ты и руки ему не подал. Отчего же не подать ему руки?

      – Оттого, что я лакею не подам руку, а лакей во сто раз лучше.

      – Какой ты, однако, ретроград! А слияние сословий? – сказал Облонский.

      – Кому приятно сливаться – на здоровье, а мне противно.

      – Ты, я вижу, решительно ретроград.

      – Право, я никогда не думал, кто я. Я – Константин Левин, больше ничего.

      – И Константин Левин, который очень не в духе, – улыбаясь, сказал Степан Аркадьич.

      – Да, я не в духе, и знаешь отчего? От, извини меня, твоей глупой продажи…

      Степан Аркадьич добродушно сморщился, как человек, которого безвинно обижают и расстраивают.

      – Ну, полно! – сказал он. – Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему