Белая хризантема. Мэри Брахт

зажгла свечу и начала подниматься. Хана медлила, стоя у подножия лестницы. В сумраке она различила на стене портреты девушек в рамках. У всех одинаково угрюмые лица и остриженные волосы. Под рамками номера. Темные глаза будто следили за Ханой, когда она поднималась за женщиной, тщетно пытаясь отогнать подступивший страх.

      Пламя свечи отбрасывало неверные блики на стены мрачного коридора, но света было так мало, что Хана ничего не могла разглядеть. Они миновали несколько дверей, женщина остановилась перед очередной, отомкнула ее ключом. Хана неуверенно вошла, и старуха тут же развернулась, чтобы уйти.

      – Подождите, – окликнула ее Хана. – Пожалуйста, скажите, где я?

      Но шлепанцы старухи уже шаркали по деревянным ступеням.

      Хана осталась одна в темноте. Когда глаза немного привыкли к мраку, она увидела циновку у стены, рядом – таз. Хана бросилась к нему, таз был полон холодной воды. Она подняла его, поднесла к губам, и вода потекла в горло. Она пила и пила, не задумываясь, чиста ли вода и зачем она здесь. Выпила все до капли. Затем легла на циновку и стала ждать.

* * *

      Скрипнула дверь, и Хана резко пробудилась. Перед ней стояла старуха с подносом в руках. Она поставила поднос на пол – рисовая похлебка и японские пикули. Хана села и обрушила на старуху град вопросов:

      – Где я?.. Зачем я здесь?.. Когда мне можно поехать домой, к маме? – В отчаянии глядя на старуху, повторила вопросы по-корейски.

      Женщина помотала головой. Она говорит на другом языке, решила Хана, на мандаринском, наверное. Старуха ткнула пальцем на рис и заковыляла к двери. Когда она выходила, в комнату вплыл глубокий, какой-то нечеловеческий стон.

      – Что это? – испуганно спросила Хана, но старуха снова лишь мотнула головой, не оглянувшись.

      Хана подошла к двери и выглянула в коридор. Старуха шаркала прочь, сутулая, почти горбатая. Хана решила, что место не такое уж скверное, раз ее не заперли. Кажется, она вольна бродить по дому, как будто вовсе не пленница, а если пленница, то старухе, похоже, все равно – пусть бежит. “Или бежать отсюда некуда”, – тут же мелькнула мысль.

      Звук повторился – не то стон, не то вой, утробно-низкий, словно то был голос самой смерти. Хана едва не захлопнула дверь и не забилась в угол, но она должна выяснить, что за создание издает этот страшный звук. И тогда, может, поймет, где она и зачем ее сюда привезли.

      Оказалось, что ее комната выходит на галерею, откуда видно небольшой зал, а там новые двери. Внизу горели свечи, и Хана видела довольно отчетливо. В зале было пусто, как будто в дом еще не завезли мебель.

      Сноски