И повсюду тлеют пожары. Селеста Инг

ясно, что настроение у нее рекордно поганое. Она рявкнула на Шаниту Граймз – велела выплюнуть жвачку. Она гавкнула на Джесси Лейбовиц, которая порвала струну “ля” и искала в футляре запасную.

      – Похмелье, – беззвучно диагностировала Керри Шульман, и Иззи угрюмо кивнула. Что такое похмелье, она понимала лишь в общих чертах – несколько раз наутро после вечеринок хоккеистов Трип тупил и пошатывался чересчур даже для Трипа, – но знала, что от похмелья болит голова и на всех рычишь. Кончиком смычка она постучала по ботинку.

      Миссис Питерс за дирижерским пультом от души глотнула кофе из кружки.

      – Оффенбах! – гаркнула она, воздев правую руку. Ученики зашуршали нотами.

      На двенадцатом такте “Орфея” миссис Питерс замахала руками:

      – Кто-то фальшивит. – Она смычком указала на Дейху Джонсон, сидевшую в последнем ряду вторых скрипок. – Дейха. С шестого такта.

      Дейха, про которую все знали, что она отчаянно застенчива, глянула на миссис Питерс испуганным кроликом. Она заиграла, и легкий тремор дрожащей руки расслышали все. Миссис Питерс потрясла головой и постучала смычком по пульту:

      – Смычком не то. Вниз, вверх-вверх, вниз, вверх. Еще раз.

      Дейха еще раз продралась сквозь фрагмент. Класс кипел негодованием, но никто не говорил ни слова.

      Миссис Питерс опять надолго присосалась к кофейной кружке.

      – Дейха, встань. Еще раз, медленно и со вкусом, – пусть все послушают, как не надо.

      Уголки губ у Дейхи задрожали, будто она вот-вот заплачет, но она приложила смычок к струне и опять заиграла. Миссис Питерс снова потрясла головой и, перекрикивая одинокую скрипку, пронзительно завизжала:

      – Дейха! Вниз, вверх-вверх, вниз, вверх. Я что, непонятно говорю? Мне на негритянский перейти?

      Тут Иззи вскочила и цапнула ее смычок.

      Даже пересказывая эту историю Мии, Иззи не знала, почему ей снесло крышу. Отчасти потому, что лицо у Дейхи Джонсон всегда тревожное, словно она ожидает худшего. Все знали, что мать у нее медсестра, работает с матерью Сирины Вон в Кливлендской клинике, а отец – складской менеджер в Уэст-Сайде. Но в оркестре было мало чернокожих, и родители Дейхи, приходя на концерты, садились в последний ряд, особняком; они никогда не болтали с другими родителями про лыжи, или ремонт, или планы на весенние каникулы. Всю Дейхину жизнь они прожили в уютном домике на южной окраине Шейкер-Хайтс, и Дейха дотянула от детского сада до старших классов, произнося – как шутили в школе – каких-то десять слов в год.

      Но, в отличие от многих других скрипачей – которые дулись на Иззи за то, что получила вторую скрипку в первый же год, – Дейха никогда не язвила и не обзывала Иззи “малолеткой”. В первую неделю, когда они выходили после репетиции, Дейха застегнула молнию на кармане сумки Иззи, откуда торчала физкультурная форма. Спустя несколько недель Иззи рылась в сумке, отчаянно ища тампон, и тут Дейха незаметно наклонилась через проход и протянула зажатый кулак.

      – Возьми, – сказала