Прелесть, какая дурочка. Юлия Валерьевна Шаманская

Но вчера она так сочувствовала! А теперь, конечно, расскажет сестре, и они обе будут обсуждать вопрос «кто виноват», то ли Алексей жестокий человек, то ли Лиза заслуживает, чтобы ее били.

      Зою, мою сестру, никто не бил. Муж давно к другой сбежал, оставив ребенка и полдома в пригороде. Другие полдома проданы им чужим людям. Нужно кому-то сидеть с ребенком, пока Зоя зарабатывает. Вот мама и переехала к ней, а семейная квартира осталась полном моем распоряжении. Вообще-то, это моя квартира. Мама давно составила на младшую дочь дарственную, потому что у старшей жилье есть. Мама любила Зою и доверяла ей. Но был еще и зять. Ему-то палец в рот не клади.

      – Умру я. Зять заставит Зоеньку поделить квартиру, а что там делить-то? Как бы ты в трущобах, каких не оказалась, а то и вовсе без угла.

      Я согласилась, что ради этого стоит и в очередях к государственному нотариусу постоять и отпуск загубить. Нотариус объяснил, что завещание можно оспорить, поэтому остановились на дарственной. Так что, теперь я невеста с приданым. Только все равно не берет никто.

      Глава 3. Красавчик.

      – Что же ты зря мучалась? – интересуется Любочка, поглощая чизкейк с шоколадным кремом, – все же понятно! Если он тебя бил, значит – не любил. А искал способ, чтобы ты сама сбежала.

      – Говорят, наоборот, – вяло парирую я, складывая и разворачивая салфетку.

      Мы встретились в любимом кафе, прилепившемся к офисному зданию, в котором работала Люба. Я не хотела возвращаться домой, где ждала родительница с дежурным борщом и запланированной прочисткой мозгов.

      Мама приехала еще в воскресенье утром и затеяла генеральную уборку. Она набрасывалась на каждый предмет, как на личного врага с тряпкой и пылесосом. Неумолкающий пылесосий вой, перекрывал крик нотаций. Потерявшая надежду отдохнуть в редкий выходной, блудная дочь вжалась в кресло, почти приросла к нему. И так просидела и протерпела весь день. Уже ближе к вечеру, было выдвинуто требование поесть, приготовленную мамой «человеческую еду». Пытаясь проглотить ароматную шарлотку сквозь ком в горле, страдалица вспомнила о том, что имеется горе, и она может заплакать, не вызывая подозрений, что «неблагодарная в чем-то обвиняет мать». И я зарыдала, громко и мокро.

      Это помогло. Мама спросила:

      – Ты что любишь его что ли?

      Я кивнула и стала выражать отчаяние еще громче. Родительница протянула руки и неловко заключила меня в объятья.

      Я нагло врала. Знала, что мама старой закалки и еще верит во все эти тонкие материи, вроде любви по непонятной небесной причине, и решила сыграть на этом.

      Я плакала не об Алексее, а о своих упущенных возможностях. О том, что старания пошли крахом, еще один кусочек молодости отправлен в мусорку. Деньги, потраченные на красоту, не окупились. Меня использовали, не позволив ответить тем же. Нужно начинать все сначала. Но с каждой попыткой я становлюсь все циничней. Это уже проскальзывает во взгляде. Подозрительность, ненависть ко всем мужчинам кроется в несколько хищной складке губ. Улыбка все больше теряет искренность, огонь интереса