Хмурь. Ирина Лазаренко

вас. Вот и нашла. Так что… сами понимаете, какая надежда теперь на вас.

      Зануд кидает брусничину в рот и поднимается. Бесцветные глаза его смотрят на Хрыча сурово.

      – И какая в том серьёзность, – добавляет он и выходит из комнаты, не утруждаясь прощанием.

      **

      Предрассветная серость потолка. Прохладный воздух на миг касается моего бока и ног, когда приподнимается край одеяла. Теплое дыхание рядом, жадные руки, запах сосновой смолы.

      Лисица.

      На ней лишь тонкая скользкая рубашка, под которой тело кажется текучим, ненастоящим.

      Она ловко забирается сверху, наклоняется, примеряясь. Смеется и прихватывает кожу на моей шее сухими горячими губами. Я провожу рукой по её затылку, свободному от косынки, другой рукой задираю рубашку, сгребая горстью скользкую ткань.

      Длинные распущенные волосы закрывают нас пологом, лезут в рот, намотанные на прядки цветные нити щекочут нос. Я мотаю головой, и Лисица хихикает, прижимается крепче, кусает меня за ухо. Ладони у нее чуть влажные, пальцы дрожат – мне хочется считать, что от страсти, но я отчего-то уверен в ином: это от страха.

      Почему? Я замираю на миг, но додумать не успеваю.

      Изогнув спину, ерзая по мне, Лисица сбрасывает рубашку. И мне становится совершенно всё равно, почему.

      **

      Предрассветная серость потолка. Сонное опустошение. Смятая рубашка из тонкой поблескивающей ткани лежит на краю кровати, как только что сброшенная змеиная кожа, ещё таящая ядовитое коварство.

      – Помоги мне.

      Поворачиваю голову. Перед глазами – серый утренний туман. У моего уха – горячие сухие губы. Куда делось одеяло?

      – Помоги мне выбраться. Они меня теперь не выпустят.

      Предрассветная серость тает, клубится, сгущается в Лисицу, которая лежит рядом, приподнявшись на локте. Второй рукой зачем-то прикрывает грудь. Цветные нити в черных волосах кажутся серыми. Глаза на круглом лице – два провала в бесконечность.

      Скрипит дверь, впуская звуки и запахи просыпающегося дома. Лисица охает, падает обратно на кровать, вжимается в простынь. Она бы могла стать незаметной, если бы одеяло осталось на кровати.

      – Лисица, брысь, – невозмутимо говорит Зануд.

      Она садится и неловко съеживается, пытаясь прикрыться руками. Я подаю ей рубашку, нахожу наконец одеяло, набрасываю на нас. Зануд ждёт в дверях. Лисица, путаясь в рукавах, одевается и, бросив на меня умоляющий взгляд, исчезает.

      – Завтрак ждёт, – вежливо уведомляет меня Зануд. – И рыбалки тоже ждут, когда вы сподобитесь расспросить их про всё, что имеет важность для дела. Танна, да будет дух моря к ней милостив, желает услыхать ваш ответ до полудня.

      **

      Вчера вечером Хрыч долго ходил по своей комнате из угла в угол, раскладывал скудные пожитки, негромко бубнил – обживался на новом месте, умасливал разговорами дух жилья, выметал из углов остатки памяти прежних людей, которые спали