Слушай Луну. Майкл Морпурго

– единственная, кто никогда не дразнил меня из-за моего чтения и письма, кто ни разу за все время не заставил меня почувствовать себя недостаточно умной. Мы были почти неразлучны: учились в одном классе, сидели за одной партой, вместе возвращались после уроков домой, осенью шурша палой листвой, а зимой пробираясь через сугробы, ходили кормить уток на озеро в парк, ездили верхом, катались на лодках. Она почти каждое лето ездила вместе с нами в Мэн. Из всего того, что необходимо было сделать перед отъездом, самым сложным для меня оказалось сообщить Пиппе о том, что я ухожу из школы, что мы едем к папе в госпиталь, в Англию, так что вернусь я не скоро, не раньше конца войны. После того как я сказала ей об этом, она от меня ни на шаг не отходила. Про мой отъезд она не сказала ни слова. Она одна из всех не пыталась отговорить меня. Она одна, похоже, поняла, что у меня нет выбора, и не стала поднимать эту тему.

      В последний день она даже не сказала мне «до свиданья». Когда пришло время, она не смогла выдавить из себя ни единого слова, и я тоже. Мы стояли у школьных ворот, две лучшие подруги, привыкшие рассказывать друг другу самые потаенные секреты, делиться самыми невозможными надеждами, признаваться друг другу в самых ужасных страхах. И мы не могли даже найти слов, чтобы попрощаться. Какое-то время мы так и стояли в неловком молчании. Потом она сунула мне в руку какой-то конверт, поспешно развернулась и убежала.

      Я открыла письмо. Там было написано:

      Милая Мерри.

      Возвращайся, прошу тебя, возвращайся, пожалуйста. Пиши мне. Я люблю тебя.

      Твоя лучшая подруга навеки,

Пиппа

      Я крикнула ей вдогонку:

      – Я вернусь, Пиппа! Честное слово! Я обязательно вернусь!

      Но она уже скрылась из виду. Не думаю, что она меня слышала.

      Глава седьмая

      Поживем – увидим

Нью-Йорк, май 1915 года

      В тот день я весь долгий путь домой шла очень подавленная. И дело было не в том, что я так уж сильно любила школу. Я ее не любила. Я просто к ней привыкла. Она была моим миром, частью меня, и в глубине души я боялась, что больше туда не вернусь, что никогда больше не увижу Пиппу и мисс Винтерс. Я словно бы стояла на развилке, на перепутье между одной жизнью и другой, между тем, что было мне хорошо знакомо, и полной неизвестностью. Я шагала, и меня переполняла острая печаль, но при этом я почему-то не плакала, и это было странно, потому что обычно я лила слезы по любому поводу. Наверное, я была слишком уж опечалена, чтобы плакать. Я шла по улицам, едва замечая прохожих и несущиеся мимо машины, и чувствовала себя страшно одинокой и неприкаянной. Я как будто уже уехала, как будто мне больше не было здесь места. Никто меня не замечал: я стала невидимкой, чужой в своем собственном городе, уже оторвавшаяся от родных берегов, уже призрак.

      Дома мама с дедулей Маком и тетей Укой все еще складывали вещи. В последние несколько недель они, по-моему, ничем другим и не занимались. Вся передняя была заставлена сундуками и чемоданами.