Нянька. Олли Ver

сбивает с ног чем-то мягким и тяжелым – валюсь на землю, мои руки скользят по мокрой, мерзлой земле, кожа обдирается, и за рукава набирается грязи, моя куртка мгновенно становится серой, джинсы промокают и покрываются мерзкой жижей, которая стразу же просачивается сквозь ткань и прилипает к коже. Рядом приземляется сумка с тетрадями одной и них.

      Хорошо, что тут никто не ходит.

      Поднимаюсь на четвереньки. Они подбегают и ржут, как скаковые лошади. Им смешно, а я пытаюсь подняться на ноги. Одна из них, та, что выше и больше остальных, пинает меня в бок, и я снова валюсь на землю. Раскат хохота. Я стискиваю зубы в бессильном отчаянии и чувствую, как тело начинает дрожать. Снова поднимаюсь, и на этот раз никто не пинает меня – они просто заходятся в истеричном хохоте, глядя на то, как с меня капают вода и грязь. Я даже глаза не могу поднять – мне безумно обидно и стыдно. Стыдно перед теми, кто уронил меня в грязь. Разве такое может быть? Обидно, что ничего не могу ответить им, ни на словах, ни на деле. Развернуться бы, да как дать им по наглым мордам своим рюкзаком! Но вместо этого я молча поднимаю его и пытаюсь водрузить на плечо. Из него льется. Снова приступ хохота с тонкими истерическими попискиваниями.

      Ненавижу их.

      Одна из них – блондинка с коротким каре, огромной грудью и ногами, как два фонарных столба – прямыми и бесформенными – вытирает слезы, проступившие сквозь смех:

      – Может, хоть теперь переоденешься…

      Снова взрыв хохота. Ничего смешного она не сказала, но её подружки так и заходятся. Я перевожу затравленный взгляд с одного лица на другое и с замиранием сердца думаю – ждать ли мне чего-то похуже? Это не блондинка влюблена в Тима. Эта – её лучшая подруга, то есть она, вроде как, и не при делах вовсе. А вот та, что влюблена, стоит прямо за её спиной и скалит зубы – рыжая, невысокая, весьма недурна собой, если не считать отвратительного характера. И возможно, её веснушки были бы очень милыми, не веди она себя, как животное, но сейчас, глядя на россыпь рыжих пятнышек на её носу и щеках, я с упоением думаю – Тимур не любит рыжих. Однозначно – не Ева Грин. Ничего общего.

      Тут блондинка достает изо рта жвачку и идет ко мне – в моих глазах загорается паника. Я испуганно смотрю на неё и делаю несколько шагов назад, предчувствуя что-то из ряда вон. Её подружки подбегают, и хватают меня за руки.

      – Вы что, совсем озверели, что ли? – кричу я.

      Но это лишь раззадоривает их. Я пытаюсь вырваться, я отчаянно дергаюсь, стараясь вырвать руки из цепких клешней, но их пальцы словно вросли в мое тело. Я дергаюсь, я пячусь назад и пытаюсь кричать на них. Это лишь поднимает ставки. Блондинка рядом со мной. Она берет меня за хвост, а затем впечатывает плюху жвачки в мои волосы. Хохот, одобрительные возгласы и омерзительные голоса с упоением галдящие надо мной, словно чайки над китовой тушей. Меня отпускают, а я закрываю лицо руками и сдаюсь – я даю им то, чего они добивались. Я начинаю плакать. Это дежа-вю никогда не закончится. Гребанная петля времени – снова и снова, до первых слёз, как до первой крови. Им, в