Нищий, вор. Ночной портье. Ирвин Шоу

очередной глоток. – Я не кинозвезда.

      – Не может быть! – с наигранным удивлением воскликнул Берлинг.

      «Пора от него отделаться, – подумал Рудольф, – не то придется просить помощи у швейцара».

      – Да, – продолжала Гретхен, – я за кадром. Я из девочек с трауром под ногтями. По уши в ацетатной пленке. Я занимаюсь монтажом. Вот моя тайна и открыта. Я обычный скромный монтажер.

      – Вы делаете честь своей профессии, – сказал Бэзил Берлинг.

      «Избави Бог оказаться свидетелем чужого ухаживания», – подумал Рудольф, когда Гретхен сказала: «Вы очень любезны» – и погладила Берлинга по руке. Любопытно, как она ведет себя в постели, много ли у нее было мужчин и сколько сейчас. Если спросить, она скажет.

      – Гретхен, – обратился к ней Рудольф, когда она, склонив голову, уж слишком нежно смотрела на актера. – Я должен подняться наверх и сказать Джин, что она может собираться. Ее паспорт у меня, она, наверное, захочет улететь завтра же. Но сначала мне нужно поговорить с тобой.

      Гретхен скорчила гримасу. Рудольф чуть не дал ей пощечину. После всех сегодняшних событий он еле сдерживался.

      – Допейте, милый, – сказала Гретхен Берлинry. – Мой брат – человек деловой, пчелка, трудолюбиво перелетающая с цветка на цветок.

      – Разумеется. – Актер встал. – Надо, пожалуй, переодеться. Я сыграл три партии в теннис, и не миновать мне простуды, если я не переоденусь.

      – Спасибо за угощение, – поблагодарила его Гретхен.

      – Да что вы, что вы!

      Дуайер тоже сказал: «Да что вы!» – вспомнил Рудольф. «Все сегодня чересчур вежливы, – кисло подумал он. – Кроме меня».

      – Вечером увидимся, Гретхен? За ужином? – спросил Берлинг. «Высокий, но ноги тонкие и жилистые, – заметил Рудольф. – Я лучше выгляжу в теннисных шортах», – мстительно подумал он.

      – Наверное, – ответила Гретхен.

      – Рад был познакомиться с вами, сэр, – обратился Берлинг к Рудольфу.

      Рудольф пробурчал что-то в ответ. Раз его называют «сэром», словно он уже стоит на краю могилы, то можно позволить себе быть раздражительным, как и положено в таком возрасте.

      Брат и сестра смотрели вслед актеру, ступавшему по паркету пружинистым, энергичным шагом.

      – Господи, Гретхен, – взмолился Рудольф, когда актер скрылся из виду, – и где ты только их находишь?

      – В это время года не очень-то приходится выбирать, – сказала Гретхен. – Хватаешь, что подворачивается под руку. А какую неприятность ты так торопился мне сообщить? – Рудольф видел, что она вовсе не пьяна.

      – Насчет Инид, – ответил он. – Мне хотелось бы, чтобы ты полетела завтра вместе с Джин и Инид и приглядела за ней. Или скорей за ними обеими.

      – О Господи, – простонала Гретхен.

      – Я не могу доверить Джин мою дочь, – угрюмо продолжал Рудольф.

      – А ты сам не летишь?

      – Нет. У меня еще масса дел. И когда вы прилетите в Нью-Йорк, поживи с ними в моей квартире. Миссис Джонсон в Сент-Луисе, ее не будет еще с неделю.

      – Господи помилуй, Руди, – взмолилась Гретхен, – я