Внучка берендеева. Летняя практика. Карина Демина

возьмет книжицу. Ее нельзя оставлять здесь. Дух прав. Отец слишком безответственен, чтобы позволять ему играть с подобным. А вот сам Илья – другое дело.

      Он исследует каждую страницу.

      Каждое заклятье.

      Обдумает.

      Опробует? Быть может, некоторые… самые безобидные…

      И смех твари отрезвляет.

      – Что, от свиньи гусь не родится? – спросила она. – Ты учти, времени у нас не осталось. Будешь и дальше восхищаться или опробуешь кое-что? Сам смотри, матушка ведь твоя… Мне в этом теле, конечно, не слишком уютно, но ей, поверь, еще хуже.

      Обряд.

      Мел, который крошится.

      И простенький рисунок, что выглядит недостаточно совершенным, хотя тварь и уверяет, будто нет нужды в совершенстве. Главное – основные узлы для привязки силы наметить.

      Нож.

      Жертвенная кровь. Собтвенная, Ильи, кровь, которая льется в чашу. И тварь замирает… В книге сказано, что кровь должна быть жертвенной. Неужели он это понял неверно?

      – Обычно, – тварь вскинула взгляд, – под жертвенной кровью иное понимают. Твой папаша петухов безвинных резал…

      – Мало этого? – Илья перехватил запястье платком.

      И кольнуло, что матушка его вышивала.

      – Да нет, сам факт жертвы важен… говори. – Тварь закрыла глаза. – Если бы ты знал, как мне все здесь… надоело.

      Древнее заклятье. Ни слова не понятно, но меж тем Илья внутренним чутьем понимает, что говорит верно. Да и как их иначе произнести-то можно? Не заклятье – песня.

      Вязь слов.

      И силы, которая поднимается от пола… на крови.

      – Что ты делаешь? – Любляна замирает на пороге. Простоволоса, боса, в белой рубашке. И вихрь силы накрывает ее.

      – Что ты… – Маленка воет, падая на четвереньки, изгибаясь. – Что ты…

      – Цыц, твари!

      Мать изогнулась.

      И упала.

      Тело ее, будто объятое призрачным пламенем, сотрясали судороги.

      – Останови! – Обе сестры, точнее, уже не они – в фигурах их не осталось ничего человеческого – скребутся, не способные пересечь порог. – Останови это!

      Илья и рад был бы, но заклятье разворачивалось и не в силах человеческих было вернуть его.

      Он только и мог, что смотреть.

      Вот мать замерла.

      И сестры, упав на пол, заколотились… Маленка билась затылком о пол, и под головой ее расползалась лужа крови. Любляна вцепилась пальцами в лицо и выла, выла…

      А потом стало темно.

      И темнота длилась…

      Прерывалась скрипом двери.

      Звуками шагов.

      Холодной ладонью на голове.

      – Отойдет ли? – В этом голосе слышалась забота. И он приносил спасительную прохладу.

      – Должен. Молодой еще. Повезло… свою кровь…

      Кровью в темноте пахло, терпко и сладко, и запах этот вызывал странное желание в него завернуться, словно в пушистую старую шаль.

      Кровью и поили.

      С ложечки.

      Не человеческой, само собой, а бычьей.

      – А