Кукла в волнах. Олег Красин

мир, помогала познанию вселенной. Но вот любовь угасла, страсть прошла. А жить вместе пришлось всю жизнь, до самой смерти. Если любовь – это жизнь, значит, его душа умерла раньше тела. Не отсюда ли у Анненского такой сильный мотив одиночества, звучащий в каждой строчке?

      – Возможно, не берусь судить, – заметил я, периодически теряя нить рассуждений моего собеседника.

      Действительно, любовь, женщины, мир – это такие материи, которые, сколько ни философствуй, всё равно до конца не изучишь. Слишком много чувств, слишком много эмоций, слишком мало логики. Чтобы их понять, надо быть чутким, как листья, ведь эти слова Анненского, кажется, цитировал Волчатников.

      В окно внезапно, с размаху ударили капли дождя, начавшегося совсем незаметно, без грозы и ветра, словно некто невидимый подал нам с камэской тайный знак, постучав в окно дождевыми пальцами. «Я здесь! – говорил этот некто. – Я слышу вас! Я понимаю вас!»

      И он усыпляюще барабанил по стеклу, а я чувствовал, как гнет мыслей об одиночестве, которые одолевали меня несколько недель подряд, стал таять, растворяться, как растворяется песок в прибрежных волнах, когда подносишь его горстями в ладонях и опускаешь в прозрачную воду. Несколько мгновений и воде белеют только пальцы.

      Вероятно, это происходило от того, что с Волчатниковым я не скучал – он заставлял меня думать о жизни, размышлять о ходе вещей, предопределенности судьбы. И пусть это были отвлеченные темы, темы далекие от военной будничной жизни, но мне было с ним интересно. Трудно было бы заподозрить между нами дружбу – уж слишком мы были разные, но что-то нас притягивало и сближало, как кусочки мозаики, принадлежащие одному фрагменту.

      Через неделю наступила очередь Волчатникова лететь на выходные в Азовск.

      – Совсем не хочется возвращаться туда, – сказал он мне задумчиво. – Но знаешь, скучаю по сыну. Вот купил в Калитве ему подарок. Волчатников достал из сумки красивую коробку с конструкторским набором, сделанным в ГДР.

      – Ему должно понравиться, – согласился я с его выбором. – У меня в детстве было две страсти: конструкторы и игра в солдатики.

      Волчатников улыбнулся, мы пожали друг другу руки, и он пошел в брюхо транспортного самолета по спущенному трапу.

      – Вам замполитам положен отдых или расслабляетесь на боевом посту? – спросил меня Приходько, подходя сзади. От его технички пахло не привычным керосином, а едкими химическими веществами.

      – Ты что, газовую атаку устраивал? – спросил я его в свою очередь.

      – Пришлось погонять своих оболтусов. Я им тренировку с хлорпекрином устроил, чтобы проверить противогазы. Представляешь, этот хитрован Гунько вылетел из палатки как пробка. Он решил сачкануть и открутил трубку от коробки противогаза, думал, что я шучу. Но не тут-то было. Я бросил им в палатку шашку, и он запрыгал как вошь на печи. Вот хитрый хохол! Кстати, – продолжил он без всякой связи, – в столовой новая девчонка появилась,