Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым. Отсутствует

то начинает сам говорить с его голоса. Причем даже в произведениях, где эта подмена совершенно ни к чему писателю, где есть стремление без снисходительности, требовательно отнестись к своему герою, продолжается эта стилевая инерция. Когда на ум одному из героев романа Ф. Абрамова «Дом» при виде старого деревенского дома приходят такие слова: «Какую душу надо иметь, какую широту натуры, какое безошибочное чувство красоты!» – то читателю тоже должно прийти на ум, что слова эти имеют отношение только к самому Абрамову, а не к Петру Пряслину. В данном случае я предчувствую возможную попытку объяснения: Петр сам уже горожанин, человек с инженерным дипломом и мыслящий по-городскому (но ведь не литературными штампами?). Однако как тогда объяснить фразу, прямо к нему относящуюся и следующую тотчас за его патетическим размышлением: «Петр дивился себе»? Если она не отражает речи персонажа, то от кого идет претенциозно-эпическое просторечие – от автора? Тем хуже.

      Смещенность, неточность точек зрения в системе романа часто ощущается не только в стиле речи, но и в стиле, характере восприятия. Вот еще распространенная сцена в деревенской прозе – герой, залюбовавшийся природой. Причем любование это относится не только к стосковавшемуся по природной естественности горожанину, но и к постоянному деревенскому жителю. Явная ошибка, смещение восприятия. Автор передоверяет гимн природе и деревенской жизни, который ему хочется исполнить, своему герою, – для него же эта жизнь повседневна, у него ослаблена острота эстетического отношения, потому что он видит не замечательную декорацию, а свое рабочее, привычное место. Для того чтобы он заметил природу, должно пропасть ощущение привычности, но и тогда он едва ли скажет о ней теми речистыми словами, которые ему навязывают писатели. Вероятно, он просто увидит едва ли не впервые «звездочку, и небо, и лес», как их впервые увидел заблудившийся и охваченный смертельным страхом Иван Африканович.

      Уверен, что многое из того, что сейчас в критических спорах стоит в одном ряду с повестью «Привычное дело», в перспективе литературной истории будет выглядеть лишь как фон, на котором она возникла и, оттолкнувшись от которого, превратилась в своего рода классику. Она погружена в суть явления, самим названием давая главное понятие, если не сказать символ, для истолкования современной литературы о деревне, характера человека, его отношения к жизни, – «привычное дело».

      Как, пожалуй, никто другой, Белов умеет быть глубоким и точным по отношению к своему герою, от которого в то же время он в состоянии себя отделить, делая необходимый для оценки и такой трудный шаг в сторону. Напомню, как начинается «Привычное дело» – с монолога героя, который, подвыпивши и оставшись один на один с лошадью, ведет с ней задушевный разговор. Здесь – воспринимаемая слухом, не только по слову, но по интонации достоверная, слышимая вологодская речь.

      Огромный – в несколько страниц – монолог героя рассекают краткие, противостоящие ему стилистически авторские реплики.