Культура поэзии. Статьи. Очерки. Эссе. Юрий Казарин

пуговичка, маленький обол…», «По эту сторону таинственной черты…», «Бог с овцой», «Как мы в уме своем уверены…», «Ночная музыка», «Аполлон в траве», «Запиши на всякий случай…», «Конькобежец», «Сахарница», «Смерть и есть привилегия, если хотите знать…», «Когда страна из наших рук…», «Пить вино в таком порядке…», «Прощание с веком», «Посчастливилось плыть по Оке, Оке…», «Галстук», «В декабре я приехал проведать дачу…», «Сегодня странно мы утешены…», «Современники», «Люблю тебя в толпе увидеть городской…», «И стол, и стул, и шкаф – свидетели…», «На вашей стороне – провидцев многословный…», «Шмель», «Луч света в темном помещении…», «Как римлянин, согласный с жизнью в целом…», «В поезде» (2), «Не может быть хуже погоды…», «Хотелось умереть сейчас, сию минуту…», «В красоте миловидности нет…». «Уточка словно впряглась и всю воду…», «А это что у нас растет, болиголов…», «Побудем еще на земле…».

      55! Этот ряд, естественно, может быть и неполным и избыточным. Но… Занимаясь историей русской (и мировой: англоязычной, немецкоязычной, франкоязычной, испаноязычной и итальяноязычной) поэзии, уже исследовав и до сих пор исследуя особенности языковой способности, языковой личности и поэтической способности (термины общепринятые в антрополингвистике) более 100 русских поэтов (18–21 вв.), я заметил, что поэт создает (хочется сказать: «в среднем», да что-то не могу) ок. 50 замечательных, превосходных, гениальных стихотворений (замечу, что уверен: гениальных поэтов нет – есть гениальные стихи), – иногда их бывает чуть меньше, иногда чуть больше. Sic.

      Россия – страна провинциальная, и в шестидесятые-семидесятые-восьмидесятые годы – особенно: внешняя ветхость внемосковья и внеленинградья, убогие промзоны, просто зоны и, закрытые для иностранцев, для нормальных товаров, еды, одежды, книг и т. п., – города, тем не менее, жили. И люди (естественно, не все) читали Толстого, любили Лермонтова, боготворили Тютчева. Кстати, А. С. Кушнер в одном из интервью говорит, что в то время можно было достать любую книгу (или ее копию). Так и было. Но для юношей с Уралмаша (а я там родился и жил до 18 лет), с Химмаша, с Эльмаша и еще Бог весть с какого -маша все это было мечтой. И только «кухня-академия» Майи Петровны Никулиной действительно создавала воздух культуры в огромном мрачном и сером Свердловске.

      Здесь мы, человек 15, обменивались книгами и стихами, дарили друг другу – изустно и переписочно – Мандельштама; читали вслух любимые строки тех, кто с цензурным скрипом издавал свои книги (от Кушнера до Тарковского) в СССР. Могу утверждать, что на формирование основ культуры (как памяти, традиции, поэтики, эстетики и нравственности художественно-природной), но культуры особой, естественной – культуры поэзии в Екатеринбурге (и в Новосибирске, и в Омске, и в Перми и в др. городах России) оказала влияние поэзия и А. Кушнера, и А. Тарковского, и Д. Самойлова и др. Сам факт существования и наличия в моей стране (какой бы то ни было) поэта, пишущего, думающего, страдающего свои стихи независимо от государства (какого бы то ни было) позволил молодым быть. И – давал выбор: