Незнакомка из Уайлдфелл-Холла. Энн Бронте

долго ты ложишься, уж не задумал ли ты чего?

      – Ради всего святого, оставьте меня в покое и идите спать!

      – Неужели это ты из-за миссис Грэхем так распереживался?

      – Да нет же, нет! Говорю же, ничего страшного.

      – Дай-то Бог! – пробормотала она со вздохом и отправилась к себе, я же бросился на кровать и, забыв о сыновнем долге, принялся на чем свет стоит ругать матушку за то, что она лишила меня последнего, как мне казалось, намека на утешение, приковав к этому жалкому терновому ложу.

      Никогда еще не переживал я такой длинной и тяжелой ночи. Однако бессонной ее не назовешь: к утру мои сумбурные мысли стали утрачивать всякое подобие связности, сменяясь путаными лихорадочными видениями, и в конце концов меня ненадолго одолела сладкая дремота. Но пробуждение принесло горькие воспоминания… Я понял, что жизнь моя пуста… нет, хуже, чем пуста, – полна горестей и мучений… Это не просто голая пустыня, а пустыня, заросшая волчцами и терниями. Я понял, что обманут, одурачен, лишен надежды, что чувства мои растоптаны, что ангел мой вовсе не ангел, что друг мой – исчадие ада… Уж лучше бы я вовсе не просыпался!

      Утро было тоскливое и пасмурное – погода изменилась вместе с моими видами на будущее, в окна барабанил дождь. Тем не менее, я собрался и вышел из дому, но не для того, чтобы посмотреть, как идут дела на ферме, хотя это послужило бы мне удобной отговоркой, а чтобы остудить мозги и, если получится, вернуть самообладание, дабы за завтраком не выслушивать от домашних неподобающие замечания. Если я вымокну, то, вкупе с мнимым перенапряжением от работы до завтрака, это будет удобным оправданием внезапной потери аппетита. А если простужусь, и чем сильнее, тем лучше, то это поможет объяснить дурное настроение и грусть-тоску, которым еще долго предстоит омрачать мое чело.

      Глава XIII. Возвращение к обязанностям

      – Гилберт, душа моя! Постарайся вести себя хоть чуточку поприветливее, – сказала матушка в одно прекрасное утро после очередного приступа моего дурного настроения. – Говоришь, ничего у тебя не случилось и горевать тебе не из-за чего, но где это видано, чтобы человек так изменился за считанные дни! Слова доброго от тебя не дождешься… Ни своих, ни чужих, ни ровню себе, ни слуг – никого не жалуешь. Хорошо бы, ты попытался это пресечь.

      – Что пресечь?

      – Как что? Эту твою странную раздражительность. Знал бы ты, как она тебя портит! Я уверена: лучшего характера, чем твой, данный тебе от рождения, и быть не может, если не идти ему наперекор, иначе нет тебе оправдания.

      Пока она меня поучала, я взял книгу и, раскрыв ее на столе перед собой, сделал вид, что увлечен чтением, ибо не был склонен ни оправдываться, ни признавать свои ошибки, да и вообще говорить на эти темы. Однако моя достославная родительница продолжала меня отчитывать, а потом вдруг, сменив гнев на милость, принялась гладить меня по голове. Я совсем было почувствовал себя примерным мальчиком, но мой негодник братец, праздно слонявшийся по комнате, опять пробудил во мне природную греховность,