Заметки для Штази. Ливан. Франц Вертфоллен

язык,

      по крайней мере, у посудомоек.

      Сухой.

      Как ветер с песком.

      У них нет «вы», но все «любимые».

      Везде Аллах.

      Проникновение Аллаха в жизнь правоверного, раз в тысячу больше, чем Христа – в католическую.

      Базарный язык, но с изысками.

      Нет у них «доброго утра».

      Есть утро светлое, сметанное, жирное, денежное, жасминовое, сладкое, в конце концов, но доброго – нет.

      Поэзия,

      с базарными отзвуками.

      «Приятного» аппетита нет тоже, арабы, похоже, не фанаты сдержанности.

      Им вообще понятие аппетита чуждо: кушать тут рады всегда, потому пожелания к еде здесь звучат как «да будет еда твоя вкушена с радостью и здоровьем», а пророк у них так и сказал – если что упадет во время еды, подбери и сожри, чтоб не досталась еда шайтану, и пальцы оближи, потому что не знаешь ты в каком куске пищи – благодать.

      Очень жирно,

      очень сладко,

      очень щедро,

      а фруктов – мало. Свежих.

      Сушеных – ряды и ряды, орехов – ряды и ряды, а чтоб свежих-пресвежих фруктов, в такую жару – это только у французов.

      Арабы суровы – они и жару переживают на мясе,

      как Хайке.

      Суровая германская дева – она кого хочешь затрахает своими идеями о феминизме и равенстве.

      Наш водитель от нее весело очень спасается – раньше выслушивал, мучился – с ее французским пойди ее разбери, а теперь, как припечет – он на колени падает и затягивает: «Ля илляха илль алла». Она со своей убежденностью, что все, вся, всё – равны, в том числе и веры, от него отстает.

      А он жулит.

      Как только мы отправляемся куда-нибудь без него, с машиной обязательно что-то случается, как сейчас, когда сдох аккумулятор. Чудом. Теперь неизвестно, когда мы эти 18 км. до пещер одолеем.

      Но по мне – все хорошо. Едешь себе на верблюде, наблюдаешь, как дамы тюки несут. Только красавиц с опахалами не хватает да навеса какого-нибудь, лучше бархатного – красивей.

      Так – думаешь пустыни,

      а приезжаешь – снега, горы, сады,

      правда, как в эти сады с возвышенности спускаешься —

      пустыня одна.

      А зелень – колюча, чахоточна,

      издалека только – сад.

      Думаешь – дикари,

      а Бейрут – удивителен,

      смесь Гранады с Венецией —

      в лучших местах.

      В худших – Ветхий Завет,

      глинобитные, желтые мазанки – ни дверей, ни окон,

      грязь, пыль,

      говно.

      Его – кучи.

      Козьего, бараньего, человечьего —

      и всё на зное.

      Правоверным, видать, не мешает.

      Но чернь – везде чернь.

      Хотя кое-где – дрессированней.

      А там, где знать – белоснежные стены Венеции,

      охра Альхамбры,

      сады, фонтаны, жасмин, кипарисы,

      кедр.

      На зное старые дома рядом с морем пахнут кедром внутри.

      И французы.

      Ленивые!

      Заносчивы, но трусливы.

      Увидишь, и десяти лет не пройдет, выпнут их отсюда —

      за трусость и неуверенность.

      Помешались