Козацкий шлях. Алексей Челпаченко

катило рядышком по обочине смрадных невольницких заводей османской империи.

      Во время очередного перевоза галера с рабами зашла в гавань Кафы – проклятого всем христианским миром города-порта, через невольничьи рынки которого прошли и навеки сгинули десятки тысяч рабов-христиан.

      Вечером корабельный паша сошёл на берег, отпустив в город бо́льшую часть команды и янычар. Оставшиеся, не исключая и стражи, утомлённые за день солнцем, беспечно погрузились в сон на корме. Бодрствовал только славившийся своею свирепой жестокостью галерный пристав потурнак Мустафа.

      Улучив минуту, есаул подозвал его к себе и в самое короткое время внушил потуреченному венецианцу, что он, Корса́к, является корабельным пашой. Освободившись от оков, есаул хладнокровно зарезал Мустафу его же ножом и завладел ключами от цепей, сковывавших гребцов и рабов на продажу.

      Невольники принялись снимать с ног и рук железо и, вооружившись всем, что попало под руку, яростно ударили на корму. Османе, растерявшиеся спросонья, не успели пустить в ход мушкеты и были частью перебиты в скоротечной рукопашной резне, а частью перевязаны по рукам и ногам.

      Победители обрубили якорные канаты, распустили паруса, сели за привычные вёсла и направились в море. Терять им было нечего.

      Пушки с берега и с других кораблей, стоящих в гавани, открыли по мятежной галере огонь, но не достали её. Несколько галер бросились было в погоню, однако, начавшийся шторм с грозою и дождём загнал их обратно в гавань.

      И только прибежавший на берег корабельный паша, в бессильной ярости бросился в море и, стоя по пояс в воде, долго ещё осыпал проклятьями дерзких неверных и рвал на себе в отчаянии бороду.

      Шама́й сам некоторое время был, словно в мороке, и опамятовался только в открытом море, сжимая в руке окровавленный тесак, к лезвию которого пристал ошмёток человеческой кожи с волосами.

      С того памятного дня сделались они неразлучны, и время было не властно над их приязнью. За долгие годы их мужские дела и помыслы сплелись в тугой узел, и Шама́й узнал про есаула много такого, о чем лучше не задумываться.

      Глава VIII

      Полковник услыхал шорох за спиною и промолвил, не оборачиваясь:

      – Де131 чорты132 носили пана есаула?

      Тотчас сумерки словно бы сгустились, и из них материализовалась и выступила на трепещущийся свет костерка подбористая, словно сотканная из вечернего прохладного воздуха фигура.

      – Не страшишься поминать лукавого у ничь, пане полковник? – как обычно насмешливо спросил Корса́к.

      Шама́й глянул на него сумрачно, перекрестился и посунулся на вильчуре:

      – Сидай133, друже134… Потрапезничаем чим бог послав, да помиркуем135, як нам теперь быть… Гей, хлопче, кликни панов-сотников!

      Перед полковником на расстеленном

131

Де (укр. де) – где.

132

Чо́рты (укр. чо́рти) – черти.

133

Сида́й (укр. сіда́й) – садись.

134

Дру́же (укр. дру́же) – друг. В разговорном языке Южной Руси той поры, форма обращения «дру́же» выполняла этикетную функцию и выражала не социальный, а скорее, эмотивный план взаимоотношений между людьми, используясь при обращении к равному, знакомому.

135

Помирку́ем (укр. помірку́єм) – подумаем, обдумаем.