Дитя. Фиона Бартон

проблемах наркотиков, секса и разных дурных болезней! – восклицаю я, с удовольствием представляя Дерека, этого спесивейшего на свете типа, курирующего автоматы по продаже презервативов.

      При упоминании секса Линда вся деревенеет, и я едва скрываю радость от этой своей крохотной победы.

      – На самом деле, это замечательно, Линда, – говорю я. – Молоко я, кстати, уже достала – вон там, возле раковины.

      Мы садимся за кухонный стол, и я слушаю ее болтовню по поводу всего, что происходит у Дерека на кафедре. Я понимаю, что рано или поздно она переведет разговор на «некоторые затруднения» у Пола – на его трения с деканом, – и я стараюсь этого не допустить. Я всячески вожу Линду окольными путями, обсуждая с ней мировые новости, задержку поездов, цены на мясо, – в надежде ее как следует вымотать. Однако эта дама, похоже, воистину неутомима.

      – Так что, Полу удалось как-то поладить со своим деканом? – спрашивает она, натягивая доброжелательную улыбку.

      – Да ну, – отмахиваюсь я, – это просто буря в чашке чая.

      – В самом деле? А я вот слышала, будто доктор Бичем воспринимает эти трения куда серьезней.

      – Все это довольно глупо. Доктор Бичем хочет урезать Полу самый популярный его курс, чтобы протолкнуть собственный. И если честно, он просто наглая, заносчивая задница.

      У Линды выпучиваются глаза – она явно не привыкла в подобных выражениях отзываться о деканах.

      – Ну, значит, им надо найти какой-то компромисс. Может быть, курс Пола попросту уже приелся?

      – Уверена, что это не так, Линда. Не желаешь «имбирных орешков»?

      Задобренная печеньем, она принимается перемалывать «орешки» один за другим. Разговор переключается на дочку Линды Джой («Это наша радость и гордость, потому мы и назвали ее Джой», – помнится, объясняла она), а также ее детей. Для моей гостьи это, похоже, та еще головная боль. Я обращаю внимание, что Линда, перечисляя все их недостатки и провинности, старается не отзываться о них как о своих внуках. Эти дети для нее «чересчур независимые», что в тесном мирке Линды означает страшный грех.

      – Джози мне заявил на днях, чтобы я занималась своими делами, – припомнила она, сразу вскипев от возмущения. – Представляешь, всего девять лет – и сказать бабушке не лезть не в свое дело!

      «Так держать, Джози!» – мысленно радуюсь я, а вслух говорю:

      – Бедняжка. Как я тебе сочувствую.

      Откровенно проигрышная позиция.

      – У тебя, естественно, нет таких печалей, – говорит тогда Линда. – Без детей-то.

      Подавившись воздухом, я даже не представляю, чем ей сейчас отвечу.

      Но вместо ответа взглядываю на часы и сухо произношу:

      – Извини, Линда, приятно было встретиться, но у меня сильно горят сроки и мне надо вернуться к работе.

      – Ну да, ты ж у нас работающая женщина, – гаденьким тоном говорит она.

      На лице у нее нескрываемая досада, однако она одаривает меня самой что ни на есть белозубой улыбкой и берет меня ладонями