Дитя. Фиона Бартон

мгновений они просидели в молчании.

      – А вы знали тех людей, что в этих домах жили? – спросила Кейт. – Полиция, наверно, с ног сбивается, чтобы отследить всех тогдашних жильцов.

      – Да уж, работка не из легких. Там же в основном жили съемщики, причем сменялись чуть не каждые пять минут. Вообще, обычное дело: сам хозяин тут не жил, а просто владел огромной недвижимостью, которую по частям задешево сдавал. Внутри эти квартиры были просто отвратительны. В таких местах люди подолгу не задерживаются, съезжают, едва появится возможность. Но как бы то ни было, этого ребенка похоронили достаточно давно. Мне это полицейский сказал, когда я пошел разузнать, что к чему. Его, возможно, закопали лет сорок, а то и пятьдесят назад.

      – Да что вы! – удивилась Кейт. – Интересно, как они это узнали? Ведь это еще задолго до вашего появления на свет?

      Хозяин паба улыбнулся, стараясь не показать, как он польщен услышанным комплиментом.

      – Едва ли. Сделать вам еще? – спросил он, указав на остатки шприцера у Кейт в стакане.

      – Спасибо. Можно мне на сей раз просто содовой? Я за рулем.

      Хозяин направился к стойке, и Кейт поспешила за ним – не отрывая, так сказать, носа от следа, – чтоб не упустить возникший между ними контакт.

      – А все-таки, кто в те годы держал этот паб? В семидесятые и восьмидесятые? Ведь они же должны были знать людей, живших на этой улице, верно?

      – На самом деле, пабом прежде владели мать с отцом моей дражайшей половины, – ответил Грэхем. – От них он перешел к нам. Возможно, Тони могла бы вам помочь, но она сейчас на работе.

      – Ничего, я могу зайти и попозже, – ответила Кейт.

      7

      Вторник, 22 марта 2012 года

Эмма

      Уже полдень, а я еще в кровати, где меня и оставил, уходя утром на работу, Пол. Эти «пилюли счастья» сделали свое волшебное дело, и теперь, с трудом поднимаясь из постели, я чувствую себя словно окаменелой. Чувствуя на себе запах несвежего белья, иду в душ и стою под ним до тех пор, пока не начинают морщиться распаренные кончики пальцев. Наконец надеваю просторное платье-свитер, чтобы скрыть свою фигуру.

      Транквилизаторы я убираю обратно в шкафчик ванной и плотно закрываю дверцы. Терпеть не могу таблетки: они означают, что сама я ни на что не годна. Я бы и рада кинуть их в мусорку – но что, если без них я просто не справлюсь с собой?

      Может, на сей раз попытаться прибегнуть к иного рода помощи, к чему-либо в обход этой химии? При этой мысли меня едва не разбирает смех. Ведь это будет означать с кем-то все обсудить. Поведать кому-то свои мысли. Объяснить, почему я в таком пакостном состоянии и что лежит на дне всего этого. Это будет означать вынести наружу всю осевшую в моей памяти грязь и извлечь на поверхность толстые слои многолетнего ила, надежно обложившего мои воспоминания.

      Моя матушка Джуд когда-то предложила мне пообщаться с психотерапевтом – давно, еще когда только начались у меня эти приступы, – но я отказалась садиться в машину, когда она попыталась отвезти меня к специалисту. Мы устроили на улице ужасную сцену: мать вопила, чтобы