XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим. Гунта Страутмане

а с другой – способствовала отчуждению и разграничению этих культур.

      У меня сохранилась фотография тех лет – новогодний праздник, Улманис и Балодис чокаются бокалами, тут же вся верхушка общества, министры и генералы. Я, их современник, знаю, что с ними было дальше. Большую часть сослали в Сибирь, другие эмигрировали на Запад. В послевоенные годы всей этой публики в Латвии уже не было. Так же, как это случилось со сливками общества дореволюционного Петербурга, о которых мне рассказывала мать. Иногда бывая в доме № 6 по улице Сколас, я вспоминаю проходившие здесь балы. Вижу кружащиеся в вальсе пары, но без голов. Так, как виделся бал в Тюильри Генриху Гейне: танцуют королева и все эти изнеженные аристократы и аристократки, и все они без голов[57].

      Такая вот Рига, которая за короткое время была сметена с лица земли.

* * *

      В фирме, где я работал, дела шли все хуже, та понемногу сползала к банкротству. И в один прекрасный день я стал безработным. В 1938 году в Риге таких было немало, и мне пришлось испытать на себе, что это значит. Начались лихорадочные поиски работы. Попалось на глаза объявление: нужны мойщики окон, адрес – улица Бривибас возле Воздушного моста. Я – туда, и первое, о чем меня спросили: вы лютеранин? Нет, лютеранином я не был. Тогда тот человек рассмеялся и сказал: «Но вы, конечно же, и не католик!». «Нет, я еврей», – сказал я. И тогда этот господин с безупречной, казалось бы, логикой стал объяснять мне, что Рига – столица Латвии и поэтому в коммунальных службах здесь должны работать латыши. «Видите ли, мы, Рижская коммунальная служба и ее руководство, – учреждение политическое».

      Так же, но погрубее, мне отвечали и в Министерстве финансов, где требовался истопник. Я уже догадывался, что и здесь меня не возьмут, но мне любопытно было, какие доводы будут приведены. Там спросили с места в карьер: «Вы ведь не латыш?» – «Нет». – «Ну, видите…»

      Постучался я и в одну-две частные фирмы. В одной честно сказали, что принимают только латышей, во второй отрезали: «Нет». У немцев искать было нечего. Посетил одну русскую фирму, там только что взяли работника. Бес его знает, так оно было или нет.

      История повторяется, еврей всегда был гонимым. В средние века, скажем, редко ему удавалось на протяжении двух-трех поколений оставаться на месте. Единственное, что он мог взять с собой – не дом, не землю; недвижимое имущество исключалось, оставалось только «движимое» – деньги. Поэтому евреям требовалось умение мгновенно оценить ситуацию и действовать быстро. В антисемитской газете Latvis[58] во время кризиса приводили такой случай: два рижских торговца, латыш и еврей, получили заказ на поставку лесоматериалов в Англию. И вдруг – в связи с кризисом заказ отменяется. Что делает торговец-еврей? Он садится к телефонному аппарату и звонит во все концы света. В конце концов он, хотя и не заработал так много, как обещала лондонская сделка, но по крайней мере спас основной капитал. Что делает латыш? Он идет в Министерство финансов и требует: я – национальный

57

Ссылка на стихотворение Генриха Гейне «Мария Антуанетта» из сборника «Романсеро».

58

Latvis – газета латышских национал-радикалов (1921–1934).