Демоны ее прошлого. Ирина Шевченко

6

      Нелл хорошо помнила, как впервые попробовала курить.

      – Тебе не понравится, – предупредил Оуэн, когда она попросила у него сигарету.

      – Почему? Тебе же нравится.

      – Я притворяюсь, – усмехнулся он.

      – Неправда.

      – Правда. Давно притворяюсь. Так давно, что сам уже верю, что мне это по душе.

      – Тогда я тоже притворюсь.

      – Ну попробуй.

      Горький дым оцарапал горло, но она сделала еще одну затяжку и зашлась лающим кашлем.

      – Не твое это. – Оуэн похлопал ее по спине и отобрал сигарету.

      – И не твое, – выдавила она сквозь навернувшиеся слезы.

      Речь шла уже не о курении, и Оуэн, как всегда, отмолчался.

      Он привык притворяться. Убедил всех вокруг, что не знает и не хочет другой жизни, кроме жизни на ферме. Добротный дом, виноградник, отара на выпасе – для большинства в Расселе так и выглядело счастье. И Оуэн был счастливчиком в их глазах.

      Кем он был на самом деле, Нелл так и не узнала.

      Целителем? Он умел лечить. Знал свойства растений и камней. Готовил для Нелл мазь, защищавшую ее кожу от солнца.

      Но мог быть и зоомагом. Животные слушались его. Собаки выгоняли овец без науськивания пастухов, а овцы не разбредались по холмам. Всегда шли послушно под его руку, даже когда эта рука сжимала отточенный нож.

      Алхимиком? Из овечьих желудков он вырезал сычуг и выбирал, если попадались, безоары. Камни заряжал силой и продавал аптекарю в Фонси, а сычуг сушил для зелий, но в первую очередь – для сырной закваски.

      Он мог быть кем угодно, но был простым фермером и соленый овечий сыр готовил чаще волшебных эликсиров.

      – Самое сложное в этом деле – подоить овец, – говорил он Нелл. – А дальше проще простого. Научишься.

      Она научилась. Доила овец, процеживала молоко, мешала с закваской, укутывала. Получившиеся плотные сгустки раскладывала по холщовым торбам и ставила под гнет, чтобы сыворотка стекла. Из сыворотки, белой и жирной, вываривала еще творог, а готовый сыр резала кусками и укладывала в бочонок, пересыпая солью. Кожа на руках зудела, но сыр получался вкусный.

      У Нелл все получалось, что-то сразу, что-то со временем.

      И сыр, и лепешки, и густая острая подлива. И овечью требуху она готовила с травами и специями, убивавшими даже намек на неприятный запах. Гусей и уток сама резала и общипывала, тушила в большом котле, раскладывала по горшкам, заливала жиром и спускала в погреб. Жир застывал, и мясо в нем хранилось долго.

      И шить она худо-бедно научилась.

      Только прялка ей долго не давалась, хотя лишь в этом занятии и был смысл. Не ради ниток. Шерсть Оуэн продавал сырцом, а прясть ее заставлял для другого. Терпение тренировать. Концентрацию. Моторику. Вспоминать и учиться заново. Потому что ферма – это не ее.

      Но Оуэн ошибался, она привыкла бы.

      Если бы он остался – привыкла бы, как потом приучила себя к сигаретам, то ли назло ему, то ли от безысходности.