Все, что мы оставили позади. Кэрри Лонсдейл

дикое выражение. У нас с ним глаза одинакового цвета.

      Я ухмыльнулся. Он вцепился в косяк двери, его грудь вздымалась, как будто он бежал. Как давно он здесь стоит? Сколько раз он окликал меня по имени?

      Нет, он называл не мое имя. Я не был Джеймсом.

      – Не надо, Джеймс. Не уничтожай свои картины.

      – Это не мое имя, – выпалил я. – Я не он.

      Я не хотел быть им. Я это я. Мое тело, моя жизнь.

      – Отлично, Карлос. Мне все равно, каким именем тебя называть. Ты по-прежнему мой брат.

      Я ткнул пальцем в его сторону и сократил расстояние между нами.

      – Ты не мой брат. – Я ударил его в челюсть. Голова Томаса резко дернулась, он отступил на несколько шагов. Боль раскаленной иглой пронзила мою руку от костяшек пальцев до плеча. «Как больно!» Я потряс рукой.

      Он схватился за косяк, чтобы устоять на ногах. Потом прижал пальцы к подбородку, поводил челюстью.

      – Черт! Полагаю, я это заслужил.

      Он заслужил намного больше. Мне хотелось снова ударить его, бить до тех пор, пока его нос не разлетится и скула не треснет. Ему лучше уйти. Уйти прямо сейчас. Я ткнул в него пальцем.

      – Убирайся.

      У меня два сына, о которых надо было думать. Если я приду домой пьяный, избитый и окровавленный, Наталия выйдет из себя, а Джулиан станет задавать вопросы. Ему почти шесть, он умный мальчик. Он поймет, что его отец подрался, и захочет узнать, почему.

      «Mierda![8] Как я расскажу им о себе?»

      Я не могу. Не сейчас. Они слишком малы, чтобы понять. Я и сам едва мог осознать это своим поврежденным мозгом.

      Сжав пальцы в кулак, я повернулся к Томасу спиной. Подобрал с пола поврежденный холст. Он разорвался по центру, прямо по прекрасным глазам, околдовывавшим меня многие месяцы. Я бросил испорченную картину на стол, гадая, придет ли Эйми ко мне во снах теперь, когда я знаю, кто она. Или это другая моя часть пыталась общаться, пока я спал? Именно это, как я думаю, делал Джеймс. Он хотел, чтобы я что-то узнал.

      Томас вошел в комнату, остановился у противоположной стороны стола.

      – Нам надо поговорить.

      – Нет, не надо. Имельда и Эйми рассказали мне достаточно.

      – Они сказали тебе только то, что знали.

      И это было больше, чем я хотел понять. Чем больше я узнавал о Джеймсе, тем выше становились шансы на то, что я выйду из фуги.

      – Я не хочу больше ничего слышать, особенно от тебя.

      – Мне все равно, хочешь ты или нет, – резко сказал Томас.

      – Это очевидно. Поэтому я здесь и оказался, – ухмыльнулся я, отталкиваясь от стола и разводя руки в стороны, обозначая эту комнату, этот город. Оахаку. Всю эту долбаную страну.

      – Черт подери! – Кулак Томаса обрушился на стол. – Ты можешь просто послушать? Пожалуйста. Выслушай меня.

      – Почему сейчас? Почему не девятнадцать месяцев назад, когда я был прикован к больничной койке? Почему не тогда, когда мое лицо опухло, когда у меня было выбито плечо, а я сходил с ума, гадая, кто я, черт подери, такой? –

8

Дерьмо! (исп.)